На краю географии

— Главное — еда, — продолжал он. — Конечно, и на баланде можно прожить. Но тебе не понять этого. Ты не был в лагерях в то время, при Сталине. Каждый день люди помирали от голода. А я, знаешь, как спасся? В бараке для дистрофиков пайку хлеба давали утром. Санитары толкнут дистрофика, если откроет глаза, то дают в руки пайку. А если не откроет — сбрасывают с койки и волокут в мертвецкую. Я пробирался в барак за час до обхода, находил мертвеца, прятал его под кровать и ложился вместо него. Получал его пайку, а когда санитары уходили, ложил мертвеца на место и смывался. Иначе бы не выжил. Я ведь не был вором в законе, я — мошенник. А ворье блатовало тогда люто. Ничего, мы заживем. Поверь мне, лагерную житуху я знаю.

Вульфович достал иэ кармана карты, края которых были сточены стеклом под разными углами таким образом, что он мог перемешивать их в любом желаемом порядке. Карты буквально порхали у него между ладонями.

— Карты в руках держать умею, — с гордостью сказал он. — Редко попадался мне кто-нибудь, чтобы я его не раздел.

Но тут раздалась команда идти на обед. Мы с Вульфовичем — в первой пятерке. От снега пахло весной.

— Кончается зима, кончается, — сказал Вульфович. — Впереди еще три зимы. Всю жизнь одно и то же. Видишь этого дежурного офицера? Я его знаю еще по Колыме. Он был тогда молодой. Кумом работал. Зверюгой был. А сейчас состарился, спился, все ему безразлично. Делает вид, что не узнает меня. Он все и всех знает.

Офицер медленно прохаживался, не отрывая взгляда от земли. Потом остановился в трех шагах от первой шеренги. Все также задумчиво глядя себе под ноги, он негромко, но внятно сказал:

— Что, Вульфович, сидишь?

— Сижу, — ответил Вульфович, пожимая плечами.

Офицер утвердительно кивнул головой и взмахом руки дал команду на съем.

* * *

Мимо барака, грузно наваливаясь на костыли и перебирая протезами, медленно передвигался лагерный писарь по кличке Канарис. Говорили, что он украл у государства несколько миллионов и, несмотря на изворотливость, получил смертный приговор, который был Верховным судом заменен на пятнадцать лет лишения свободы. Узнать же толком что-нибудь у самого Канариса было невозможно. Он и кличку свою получил потому, что знал все обо всех, о нем же никто не знал ничего. В заключении он находился около десяти лет. Начальство его не любило, но побаивалось связываться. Знал он непомерно много и со своими связями на свободе мог использовать это самым неприятным образом. Поравнявшись со мной, он остановился, внимательно и остро прощупывая своими злыми и смеющимися глазами.

— Свободы дожидаетесь? — спросил он.

— Еще не скоро, — ответил я.

Канарис иронически улыбнулся.

— Вам несколько месяцев осталось. Так ведь? Ну, об этом смешно и говорить.

Канарис двинулся дальше. Я поплелся рядом с ним.

— Скоро, скоро ваш день придет, — бормотал Канарис. — Выйдете из этой помойки и забудете зверье, которое здесь обитает. У меня, кстати, тоже появилась надежда. Недавно узнал, что мне сняли еще три года. Через два года, следовательно, и я ухожу.

— Многовато пробыли в такой обстановочке.

— А куда денешься? Привыкаешь. Кстати, обстановка меняется, хоть и медленно очень, подчас незаметно для взгляда. Я, знаете ли, вел статистику, пока меня начальник лагеря не попросил уничтожить тетрадку. Кое-что было интересно. Например, девять лет назад, когда меня сюда привезли, находилось в лагере пятьсот человек. В соответствии с установленными нормами. Сейчас на тех же площадях тысяча человек. О нормах уже никто не говорит. Состав тоже меняется. Еще лет пять назад больше всего было хулиганов, а остальные — грабители, воры, насильники. Да и образование у них было крайне низкое, если вообще можно говорить об их образовании. А сейчас все больше пригоняют лиц со средним и даже высшим образованием. И преступления не те. Шире по размаху, подготовке, жестокости. А есть и совсем интеллигенты, и промысел-то у них интеллигентный. Да, вы не знакомы ли с новеньким, с этапа? Давид его зовут. Он, кстати, еврей, вам интересно будет с ним познакомиться. Только не распространяйтесь, что это я вам сказал.

Канарис заковылял дальше, а я пошел разыскивать новичка. Зайдя в барак, я сразу же его увидел: интеллигентное лицо, растерянный взгляд, богемные манеры… Я представился. Давид весь засветился радостью. Его оглушил самый вид лагеря, а уж обитатели внушали мистический ужас и отвращение. Он никак не мог понять, почему и из-за чего они дерутся, к чему такая жестокость и не лучше ли в тяжелых условиях помогать друг другу, вместо того чтобы делать существование совсем невыносимым.

— Может, тебе что-нибудь надо, — суетился он, — я с этапа привез кое-что. Ой, куда же я задевал меховые варежки? Поищи, пожалуйста, в мешке, где-то тут. А у меня сигареты есть. Я их, кажется, в тумбочку положил. Ах, нет, их здесь нет. О! Вот они, под подушкой. Быть может, ты хочешь…

Я остановил его.