На краю государевой земли

Палач неспешно раздул потухшую было жаровню и опять сунул ее под ноги остяку. Кочегомка заверещал, дернулся и глухо стукнулся головой о лавку. А по избе пополз удушливый запах паленого мяса.

— Ну, ты, деловой, языка заморишь! — неприязненно бросил Волынский палачу.

— Тю-ю! То ж от страха! Хм! Какой слабый народишко на огонь, однако… Сейчас приведу в порядок, — с виноватым видом взглянул палач на казаков.

Те, затаив дыхание, наблюдали за его работой. В серой массе лиц мелькнули сурово сдвинутые брови атамана Истомы. У Тимошки отвалилась вниз челюсть, а у Лёвки комком перекатывался кадык. Только один Стромилов безразлично взирал на привычную сцену допроса и заметно клевал носом после сытного обеда.

Палач зачерпнул из кадушки ковшиком воды и плеснул ее в лицо остяку. Тот сразу же очнулся и сел на лавку.

— Кто еще был с Игичеевой? — спокойно спросил его воевода. — И где это было? Выкладывай сам, не то будет хуже! Вот — посмотри на него! — ткнул он пальцем в сторону палача, равнодушно ожидавшего его новых указаний.

Кочегомка рассказал обо всем, сбивчиво перескакивал с одного на другое, вздрагивал и косился на палача.

Анна Игичеева ездила на Вах со своим деверем Чумейко. Потом они поехали с сургутской земли в устье Иртыша и там задержались у Таира Самарова. Анна обещала Таиру помощь своих остяков в восстании, обещала также прислать стрелу, как знак начала объединения для этого дела.

— Много говорили, много думали. О стреле говорили, о стреле думали… С Неулко и братьями говорили. Шибко думали!..

Оттуда Анна и Чумейко уехали к себе на Коду. Вскоре Неулко и Таир прислали к Чумейко стрелу с шайтанами. И ее на Коду повез Кочегомка. Затем он поехал со стрелой на Сосьву. И там его взяли казаки.

— Вот этот казак, — показал он на Лёвку. — Сильно бил. За что бил Кочегомка? Моя хорошая! Моя дети есть, жена есть, мать есть, кушать хочет. Чумейко соболя забрал. Всего забрал. Сказал, потом отдам. Когда потом? Моя потом не надо! Моя жить теперь хочет! Потом мало-мало помирай!.. Сосьва пошел с Чумейко. Чумейко толкуй: шайтан-стрела даст знак…

— Дело ясное, — сказал Волынский и обратился к Стромилову: — Юрий Яковлевич, отряди за Чумейко служилых. Брать его надо, пока не ушел в тунгусы. Чую, измена на нем великая. А этого, — показал он на остяка, — запереть в сидельнице. Сторожить — и крепко!

Он поднялся из-за стола, кряхтя потянулся сильным полнеющим телом.

— Все, служилые, на сегодня хватит.

Казаки разочарованно вздохнули, только-только входя во вкус процесса допроса, и один за другим неторопливо вывались из душной избы. Собрав свой инструмент, ушел и палач. Лёвка и Тимошка отвязали от лавки остяка и отвели в рубленку для аманатов и должников ясака. В съезжей остался Волынский с дьяком и Стромиловым. Они еще долго корпели над отпиской в Тобольск об изменной стреле остяков.

Чумейко казаки нашли на Коде. Тот до последнего момента не подозревал, что над ним грянула беда. Она явилась к нему в виде служилых. Те грубо выволокли его из юрты, увезли в Березов и поставили в съезжей перед воеводой.

— Ох, старик, старик! — с огорчением вырвалось у Волынского. — В такое дело безвинно втянул многих людей.

Старого остяка припугнули палачом.

И тот сразу зашамкал беззубым ртом: «Гаврилка то ж была на шайтан-стрела»…

— А Неулко с братьей?! Говори, не то пытать будем! — сердито крикнул Стромилов, показав на палача, стоявшего наготове с инструментом.

— Да, да, и Неулко, — закивал головой старик. — Таир то ж… Таир была.

Он замолчал и замер с выражением покорности на желтоватом, иссушенном ветрами лице.

— Мороз карош был, моя Мамрук посылал, — снова заговорил он, окончательно отчаявшись остаться в живых. — Тугуманка посылал, на Обдор посылал…

Он страдальчески наморщил лицо, и голые брови переползли на середину лба, открывая темные, уставшие от жизни глаза: «Мамрук был, долго, долго думал. Со мной пошла».

— Не клепи на него! Хм! — ухмыльнулся Волынский. — Мамрук ездил на Москву, государю целовал крест! За это продал родного отца, сел на его место!

— С татарами тоже снюхался? — спросил Стромилов остяка.

— Моя не нюхала. А татара пошла: Зимул, абыз Бекбаулы, Клеубердей… — стал перечислять старик татар, показывать пальцами на Руке.

— И куда же собрались пойти разбоем, а?

— Тоболеск, — ответил старик. — Воевать Тоболеск…

Казаки, плотно набившиеся в съезжую, захохотали: «Хо-хо-хо! Здорово!.. И когда же твоя шайтан-стрела говорила браться за оружие?»

— Моя не договорилась… Моя забыла, — печально произнес старик и опустил голову.

— Как же ты разыграл-то их! Ха-ха-ха! — рассмеялся и Волынский. — Такую измену замыслил, а когда выступать никто не знает! Молодец, молодец старик!..

Казаки отвели Чумейко в тюрьму и посадили вместе с Кочегомкой. Волынский же отправил с этими новыми вестями посыльных в Тобольск и через Обдоры, по северной дороге, на Москву.

Восстание остяков, еще не начавшись, было обезглавлено в зародыше.

* * *