На краю государевой земли

— Как его забудешь? Хм! — даже хмыкнул Яков от такого вопроса. — Под Царевым-Займищем с него все и началось для меня! Как с Валуевым он подписал договор.

— А меня при нем, пожалуй, и не приметил?

— Нет.

— Да, все так, — согласился Богдан и усмехнулся. — Кто глядит на дворовых девок-то, подле панночки?.. Кхе-кхе! — глухо кашлянул он, придерживая рукой грудь, из которой лекарь так и не смог вытащить застрявший там наконечник стрелы: тот отломился под самый корешок. — Так вот, — продолжил он отдышавшись, слабо прижимая белой, с крупными темными венами рукой к груди шкуру и ознобно вздрагивая всем телом в жарко натопленной юрте. Он потерял много крови, пока его выдирали из-под ворот и тащили до юрты, и ему уже не хватало собственного тепла. Жизнь уходила из него по каплям, но он еще цеплялся за нее. — Я служил при Жолкевском… Рассказывать не буду, что он после, как ушел из Москвы, делал. Воевал, а воевал-то он всю жизнь… А поведаю об его последних днях. Они стоят того, чтобы о них знать. А тебе, воевода, послушать, как люди свой долг исполняют, честь блюдут… На Руси-то много о ней говорят, судятся. Но это не та честь…

Богдашка говорил медленно и долго, вспоминал что-то, что произошло где-то в неведомой Цецоре с гетманом. В жарко натопленной юрте Яков совсем сомлел с мороза, клевал носом и уже не слушал, что тот говорит… Богдашка замолчал и прикрыл глаза: не то утомился, не то потерял сознание.

Заметив это, Яков поднялся на ноги и вышел из юрты.

Кочевники не долго топтались под городком, неся ежедневные потери от вылазок казаков. Вскоре они ушли от него. Яков проверил дозорами, что те действительно ушли далеко в степи, и двинулся со своим войском назад, к Томску, все также по зимнику. Уходя, они подожгли городок, и их еще долго провожал столб дыма над горизонтом позади них. Убитых они везли с собой. Среди них везли они и «шляхтича» Богдашку, чтобы похоронить его в сибирской земле, далеко от его родины, которую он забыл, как и она забыла о нем.

Глава 11. Посланник Алтын-хана

Прошло полгода. На день Параскевы Пятницы на заимке Васьки Верхотурца, томского конного казака, все шло буднично, неспешно и скучно. Приехал старший брат Васьки, Иван, привязал коня у сараюшки, зашел в избу, поздоровался со всеми и уселся на лавку. Он приехал по делу, но не спешил с ним и стал говорить о промысле. Туда он собирался по первому снежку.

— Кулемки поладить надо бы… Я думаю вот что. Плохо дело-то. Рябины много уродилось. Подпортятся шкурки-то…

— Робить, Вась, я сёдня не буду! Бабий праздник! — перебив его, вдруг заявила с чего-то Настюха мужу и стала прохаживаться по избе, неопрятная и толстая, в грязном сарафане. За добрых пятнадцать лет замужества она, итак не худенькая, сильно раздобрела.

Иван замолчал и посмотрел на свояченицу… «О чем это она?»… Затем он перевел взгляд на брата, ожидая, что тот объяснит, в чем дело.

Но Васька, флегматично пожевав длинные усы, ничего не сказал ей. Настюха была его слабостью. Он, Васька, с расписанной в пьяных драках рожей, прибранный на службу из гулящих в кабаке на Верхотурье, был удачлив. Ему еще здорово повезло — у него есть жена. И ему ли возникать, спорить с ней.

— А в городе-то сейчас как! Батюшка Андрей ходит, поди, с иконой вокруг Троицкой. Все вокруг да вокруг… И как-то сказал мне: «Тебе, говорит, Настюха, сам бог велел просить у него что-нибудь»… Хи-хи! — хихикнула она и зажала ладошкой рот. — Ты, Вась, не ведаешь, что я просила-то, по-молодому. Теперь и сказать стыдно! Хи-хи! Женишка!.. «Гаски» у нас были, а женишка у меня не было, — сказала она, и полные губы ее дрогнули, она поджала их. — Говорят, некрасивая… А что она красивая-то?.. Вот хотя бы та же Зойка!

— Эка невидаль — женишок! — ухмыльнулся Васька в бороду, такую колючую, что Настюха обычно поеживалась и заходилась хохотом, когда он лез к ней. — Их тут вон сколько!..

Настюха сладко потянулась сытым телом:

— А как мы говаривали-то, на хороводе. Хи-хи!.. Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня — женишком! Хи-хи!

— Покров-то уж когда был, — благодушно отозвался Васька, с утра настроенный во всем поддакивать ей.

Настюха походила, походила по избе и взялась за работу, видя, что все копаются с чем-нибудь, и никому нет дела ни до нее, ни до святой Параскевы. Возился с чем-то даже ее сын Назарка: стругал какую-то палку ножом, подаренным ему дядькой Пущиным, его крестником. Тут же в избе копошились и ее маленькие девки, Нюрка и Катька, одной было пять, а другая была постарше, выглядела на девять лет.

— Однако, я пойду, — поднялся с лавки Иван. — Зима на носу, катанки нужны.

Он вышел из избы и пошел к баньке, где бил и валял катанки на все свое семейство. Своей вальни у него не было, и вот он выкроил время для этого дела на заимке у брата. Она отстояла недалеко от его деревеньки, всего на восемь верст дальше от города. В баньке было тепло. Он разделся догола по пояс и принялся за дело. Но после бессонной ночи работа шла вяло, конца ее не было видно, и он мучился с этими валенками…