На краю империи. Камчатский излом

– Я того зелья не пробовал, – развел руками Митька. – Упредил вас, а далее сами кумекайте.

Про отравленные стрелы и копья служилый придумал в последний момент – это был экспромт. Дело в том, что байка про яд бытовала еще со времен Атласова. Отравленными камчадальскими стрелами пугали новоприбывших казаков, они часто фигурировали в «скасках» и «отписках» – для пущего геройства землепроходцев перед начальством. Никто, правда, от того яда еще не помирал, иначе соотношение потерь в боях с иноземцами было бы совершенно другим. Митька внес в старую легенду свежую струю – заменил яд лютика колдовским зельем из всякой гадости. Как это ни было смешно, но страшилка сработала: издалека Митька наблюдал, как один из сторожей, оставив свой пост, рысцой устремился к полю боя, с которого доносились крики и редкие выстрелы. «Надо полагать, своих упреждать побежал, – удовлетворенно улыбнулся служилый. – А коли не упредит, могут и побить!»

Возвращаться в острог ему не хотелось – если заметят, перед русскими будет не оправдаться. Военные действия там как бы затихали – возможно, сработала запущенная им информация. С другой стороны, всем известно, что камчадалы плохо воюют в открытом поле, но хорошо умеют сидеть в осаде, отбиваться из укрепленного поселения. Их поселки потому и называются острогами или острожками, что раньше их всегда защищали рвы и заборы. Теперь не защищают – русские запретили строить защитные сооружения и селиться в неприступных местах.

Бесхозных плавсредств на берегу было достаточно. Митька выбрал бат поприличней, нашел шест и отправился на другой берег. По пути он вытянул в лодку чью-то рыболовную сеть. Она, очевидно, стояла давно, поскольку вся была перепутана и набита живой и дохлой рыбой. До ночи делать было нечего, поэтому Митька выбрал поляну среди прибрежных кустов и стал распутывать снасть – пригодится.

* * *

Собственно говоря, Митька почти не надеялся, что нижнекамчатский комиссар захочет с ним встретиться наедине. Просто такой вариант был гораздо предпочтительнее, чем переговариваться через острожную стену. Он мысленно прикидывал – так и эдак – все поводы и мотивы поведения начальника, и при любом раскладе получалось, что тот не придет на свидание. Или, в крайнем случае, отправит «группу захвата». Оказалось, однако, что в чем-то служилый просчитался, чего-то недоучел. В сумерках летней ночи показались два бата. Потом один из них – с тремя людьми – свернул к острову, а другой направился прямо к Митькиному костерку. Встреча состоялась.

Беседа началась с взаимного приветствия, когда казак и начальник откровенно сказали, что один о другом думает и за кого его держит. Обмен любезностями мог продолжаться еще долго, но Митька положил ему конец:

– Хорош собачиться, господин комиссар! Коли я те не надобен, так чо приперся?

– Ты чо там про яд наплел, паскуда?! Отродясь за камчадалами такого не водилось!

– За что купил, за то и продал, – пожал плечами Митька. – Слышал разговоры – о том и сказал. Чтоб, значит, наши остереглись.

– Остереглись они, бля…

– Отбили острог-та?

– Щас!

Беседа продолжалась, наверное, часа полтора. Естественно, каждый из участников старался узнать побольше, а сообщить поменьше. Митька «честно» признался, что в пьяном виде попал в плен и сопротивления врагам оказать не смог. Там, однако, выяснилось, что у камчадалов за главного Федька Харчин, с которым у Митьки хорошие отношения еще с младых лет. Главный бунтовщик его от пут освободил, дал похмелиться и звал бунтовать вместе. Митька отказался, попросился на волю и обещал поговорить с русским начальником – может, удастся миром поладить.

– Какой, на хрен, мир?! – возмутился комиссар. – Сколь наших побили!

– Побили, – признал Митька. – И еще, небось, побьют. Усмирять надо! Они ж тебе подсудны.

– Да как теперь к ним подступишься?!

Постепенно вырисовалась картина сегодняшних событий у острога. Когда противникам надоело тратить боеприпасы и впустую драть глотки, произошло нечто вроде переговоров. Камчадалы заявили, что готовы выдать пленных и казну или уничтожить то и другое. Прибежавший от лодок охранник сообщил то же самое. В такой обстановке послать людей на штурм комиссар не решился – это означало бы почти что собственноручное уничтожения государственной собственности. «И совсем не факт, что служилые полезли бы под камчадальские стрелы!» – мысленно добавил Митька.

– Прям не ведаю, что и творить далее, – пожаловался комиссар. – Может, взаправду пока замириться? А там уж всей силой навалимся…

Такой демонстрации слабости от Михайлы Петрова Митька никак не ожидал – видно, крепко его допекло.

– Так-то оно, кажись, вернее будет, – сочувственно проговорил он. – На крайний случай, схожу в острог, поговорю с Федькой. Чтоб все по-честному.

– А примет он тя? – заинтересовался начальник.

– Хто ж его, злыдня, знает? Может, смерть приму лютую, однако ж порадею за дело государево.

– Так сходил бы, а? – попросил комиссар. – Глядишь, поутру и разминулись бы…

– Что, прямо щас?! – оторопел Митька. – Ночью?!

– Ночь-то ночь, да не до сна. Поехали!