На краю империи. Камчатский излом

На некотором отдалении, чтоб лишний раз не попадаться на глаза, за русскими шли пять батов с ительменами. У них были свои задачи, но, кроме прочего, они должны были присмотреть, чтоб русские не передумали и не вернулись. В одной из лодок сидел Митька. Голова его была повязана грязной тряпкой, а лицо переливалось всеми цветами радуги.

Оба каравана в пути постепенно увеличивались. К первому примкнули уцелевшие русские вместе с семьями из живших в устье Еловки. А к ительменам присоединялись боеспособные мужчины из встреченных по пути острожков, которые еще не ушли на войну. Их вполне можно было понять – держать нейтралитет стало опасно. Кроме того, караван ительменов принял в себя отряд, прибывший с верховьев реки Еловки. Его возглавлял брат Федора Харчина Степан, который рассказал, что они перебили небольшой русский отряд, возвращавшийся после сбора ясака с реки Уки. Пушную казну отбили, но еще не разделили между собой. Митька уговорил предводителя не делить шкурки, а держать их у себя – пригодятся.

Окрестности Верхнекамчатского острога словно вымерли – ни души, только собаки бродят. Даже избы, стоявшие в непосредственной близости от крепостных стен, оказались пустыми. Прибытие русского каравана к месту назначения Митька наблюдал с противоположного берега. Похоже, все местное население перебралось под защиту стен и новоприбывшие в полном составе просто физически не могли там разместиться. После каких-то переговоров они стали занимать пустующие избы, однако заметили на реке камчадальские баты и начали перетаскивать вещи в крепость.

До острога плыли почти десять дней, и Митька успел оклематься после побоев. Дышать ему было почти не больно, синяки, конечно, остались, но они были уже не синего цвета. Правда, бегать, прыгать и драться ему было, пожалуй, рановато. Тем не менее интерес к жизни вернулся, и служилый готов был в очередной раз «рискнуть здоровьем» ради того, чтоб выяснить обстановку в остроге. Предстояло придумать, как туда пробраться.

Верхнекамчатский острог жил по законам военного времени. Вечером все дела снаружи прекратились, ворота закрыли. На крыше ясачной избы и на вратной башне появились часовые. Подождав с часик, Митька принялся стучать в острожные ворота:

– Открывай, православныя!

– Крещеные все тута! Ты хто будешь?

– Я-то?.. Митрий Малахов, Иванов сын! – с отчаянной решимостью признался Митька. – Открывай!

– Погодь… Чо свистишь-та?! Малахов, кажись, в Нижнем в ясыре сидит!

– Да сбег я, сбег! Открывай – не ровен час нагонят и смертью побьют!

– Никто, кажись, тебя не гонит – нам сверху видать. – Голос стражника стал задумчивым. – Постой-ка там тихонько, я у начальства поспрошаю.

«Однако! – опешил Митька. – Эдак, чего доброго, и не пустят! Это что же может значить? Неужели побоятся пустить беглого аманата?! Назад отправят?! Во дела!»

Примерно через полчаса Митьку пустили внутрь. Там он сразу оказался под прицелом двух ружей, причем явно заряженных. Вот под этими-то ружьями его и отвели… в казенку.

«Ну и масть мне пошла! – горестно сокрушался служилый. – Из одной тюрьмы да в другую! Хорошо, хоть не заковали…» Самое обидное заключалось в том, что ничего ему не объяснили, ни в чем не обвинили – что хочешь, то и думай, а выбор большой. Митька этим и занялся: улегся на нары, слегка присыпанные сухой травой, и стал перебирать в уме возможные расклады. В конце концов, он задремал, и вот тут-то за ним и пришли. На сей раз под дулом не держали: малознакомый казачок из местных отвел его в ясачную избу, пропустил в «приемный покой» и закрыл за ним дверь.

– Молитвами святых отец наш Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас! – сказал Митька, крестясь.

– Аминь! – ответил отец Игнатий. – Проходи, садись, сыне.

– Думаешь, он сидеть может? – с усмешкой спросил Андрей Васильевич. – Небось задница порота!

– Не, Бог миловал, – сказал Митька, усаживаясь на лавку. – Рад видеть в добром здравии.

– А тебя, сказывают, служилые помяли малость! Чтоб, значит, немцам не подлизывал?

– И ты туда же… Чо в казенку-то меня определили?!

– Ну извиняй, Митрий, некуда больше тебя пристроить, – развел руками Шубин. – Народ понаехал, все норы занял.

– Сюда б позвали, – добавил Козыревский, – да ни к чему те наши разговоры слушать. Покамест, конешно.

– Да я не в обиде, – вздохнул Митька. – Пожрать да выпить дадите иль сразу дело рассказывать?

– Дадим, конешно.

* * *