На краю империи. Камчатский излом

Наверное, он все-таки спал, потому что возвращение к жизни напоминало пробуждение с большого перепою, да еще и после побоев. Ощущения крайне неприятные, но в общем-то знакомые. Митька ощупал лицо, а потом пальцами разлепил веки левого глаза и стал осматриваться, стараясь не ворочать головой. Помещение почему-то показалось ему знакомым. Он закрыл глаз и стал вспоминать, что же это может быть. Думать было трудно, но он склонился к тому, что больше всего это похоже на аманатскую казенку Нижнекамчатского острога.

Преодолевая тошноту и боль во всех местах сразу, принял полусидячее положение и оглядел окрестности. Оказалось, он действительно находился в аманатской казенке. А на соседних топчанах спали… комиссар Михаил Петров и несостоявшийся заказчик острога Гаврила Чудинов.

* * *

История получилась забавная и во многом поучительная. Пока комиссар плавал за реку беседовать с Митькой, в рядах служилых началось брожение. Казаки, особенно жилые, и раньше были недовольны комиссаром – за любую малость он требовал с них окуп, поскольку торопился набить мошну за свой срок. На батоги и штрафы Петров не скупился, поскольку долго жить здесь не собирался и своей репутацией в глазах рядовых казаков не дорожил. Теперь служилые припомнили, что не раз предупреждали начальника о подозрительной активности еловских и ключевских ительменов. Тем не менее Петров погнал почти весь личный состав острога в низовья реки – обслуживать суда экспедиции. Зачем он это сделал? Чтобы выслужиться перед немцами! И вот вам результат… Теперь, чтоб загладить свою дурость, он пошлет нас малым числом брать острог! Ни баб, ни детей, ни животов наших ему не жалко, поскольку он пришлый. А сказывали, будто свою-то мягкую рухлядь он еще по санному пути отправил в Большерецк! А оружье-то камчадальское и впрямь ядовитое – вон как Иван со Степаном маются! Такой смертыньки нам не надобно!

Пленение Митьки подлило масла в огонь – попинать его попинали, а отвести душу по-настоящему казакам не дали. Недовольство прорвалось – раздался клич, созывающий служилых на круг. Нашлось три-четыре «заводчика», которые смогли провести собрание вполне организованно и жестко подавить оппозицию, представленную несколькими годовальщиками, которые собирались уезжать вместе с Петровым. Круг порешил избрать «полевого» приказчика, который будет действовать до окончания боевых действий. А комиссара от власти отстранить и впредь не слушать. Предлагали даже взять его под стражу, обвинив в лихоимствах и, по сути, в сдаче острога камчадалам. В этом вопросе консенсуса не получилось, и Петров остался на свободе. Правда, ненадолго.

Новый командир – Осип Соловьев – начал с того, что немедленно возобновил переговоры с ительменами. Харчину и Голгочу, вероятно, к тому времени удалось навести хоть какой-то порядок в рядах ительменских воинов, так что переговоры они повели довольно конструктивно. Федор потребовал, чтобы русские признали его комиссаром. Русские согласились – жалко что ли? Тогда предводитель бунтовщиков заявил, что острог и острожное вооружение – две пушки и несколько ружей – должны остаться в его распоряжении. Русские опять согласились, поскольку было известно, что казенные ружья «к стрельбе негодныя», а обращаться с пушками камчадалы не умеют. От этих уступок Харчин совсем обнаглел и потребовал… аманатов! И не каких-нибудь, а «лутчих мужиков»!

По этому поводу переговорщики долго спорили, однако возражать ительменам было трудно – они просто копировали действия русской администрации. Что произошло в русском лагере, осталось тайной, но в результате этих событий Михаил Петров и Гаврила Чудинов сами – добровольно! – согласились пойти в аманаты. Правда, бунтовщиков это удовлетворило не полностью – они потребовали добавить еще одного служилого. «Добровольцев» больше не нашлось, и казаки решили сплавить Митьку Малахова, хотя многим с ним расставаться не хотелось. В итоге все трое оказались в аманатской казенке.

Всю эту историю Митька узнал, уже будучи на свободе. Из тюрьмы его выпустили, как только опознали. При всей своей побитости он попытался сразу же вступить в «игру». Это получилось довольно успешно: с его подачи руководители восстания упросили отца Иосифа прийти в острог, обещая полную безопасность. Иеромонах пришел, и, как только ворота за ним закрылись, ительмены сложили перед ним груду награбленной церковной утвари, повалились на колени и стали просить прощения за убийство сына, просить не покидать их и остаться при церкви. Старик заплакал. Ительмены тоже…

Казачье войско простояло у острога еще три дня. Отпевали и хоронили убитых, ругались с ительменами из-за «пожитков». Победители вернули большую часть награбленного, но, конечно, не все. Многие вещи были порваны и безнадежно испачканы. Заниматься этими разборками можно было еще долго, но Осип Соловьев со своими приспешниками решил уводить войско, «пока опять не началось». Уходящий караван груженых батов провожал колокольный звон…