На краю небытия. Философические повести и эссе

Ольге Сократовне это не нравится.

– Вы что ж, надеетесь на революцию? – проницательно спрашивает она.

– Возможно, это произойдет.

– И вас не испугают ни грязь, ни мужики… с дубьём?

– Нет, не испугают. Пока человек молод, ему кажется, что он все может преодолеть. В том числе и грязь, и дубьё. Но все же цивилизация требует эволюции, в конечном счете. Надо строить просвещенную и богатую Россию. Этому и буду служить.

Она не верит ему и отчасти подозревает бахвальство.

– И как же вы рассчитываете перетянуть на свою сторону Россию? Вот эту Россию? – чуть презрительно кивает она на толпу внизу.

– Как? А так, как Никитушка Ломов здесь в одиночку перетягивал купеческие баржи! Слыхали про такого?

И, не дожидаясь ее ответа, он скатывается с обрыва вниз, расталкивает толпу, подбегает к барже, на которую только что погрузили новобранцев, и впрягается в бурлацкую бечеву. Нечеловеческое усилие – и вот он уже стронул баржу с места. Народ в остолбенении. Крики: «Стой! Куда-а?!» Но подойти к нему боятся: вид его страшен. Ватага бурлаков повисает на кормовом канате, пытаясь удержать баржу, но они мешают друг другу и валятся наземь. Мгновенная перемена настроения в народе – он ликует. Вверх летят шапки. Все вопят: «Ура-а!» Ольга Сократовна мечется по берегу, не понимая, смеяться ей или плакать. А Чернышевский, не разбирая дороги, по песку, по грязи тащит свой «корабль». На перемазанном и потном лице гордое сознание победы. (Так и Рахметов в романе.)

8

Затем они с Ольгой Сократовной в доме его родителей. Николай Гаврилович, очевидно, только что умылся и переоделся. Она рассматривает обстановку его кабинета. Ольга Сократовна уже пришла в себя от пережитого, прежняя веселая насмешливость вернулась к ней. Загадочный механизм в углу привлекает ее внимание.

– Значит, вы и вправду изобретатель вечных двигателей? – спрашивает она.

У него вид вдвойне виноватый:

– Это очень важная задача. К сожалению, на нынешнем этапе науки неразрешимая.

– О боже, – вздыхает она, сразу становясь взрослой дамой, – и за этого человека я собираюсь замуж!

Она вздрагивает, когда вдруг слышит, что вечный двигатель в углу медленно кружится.

9

Жаркое лето. Степь, перелески. Ольга Сократовна и Чернышевский в бричке, груженной сундуками и баулами, едут из Саратова в Петербург. Катит бричка, сменяют одна другую, как в калейдоскопе, картины (беззвучные) России, Николаевской России. Холерная деревня, каторжане, кого-то прогоняют сквозь строй, кого-то бьют. Царство мертвых.

Дорогу пересекает воинская колонна, она идет в Крым. Путь неблизкий, люди измучены. Ольга Сократовна машет им платочком. Николай Гаврилович напряженно смотрит им вслед.

– Идут на бессмысленную смерть, – говорит он. – Государство – убийца!

– Но на войне всегда гибнут люди, – возражает она.

– Есть смерть ради жизни, – говорит он. – Смертию смерть поправ… Христос обещал жизнь вечную. И воскрес. А зачем погибнут они?

– Ты хотел бы пойти к этим будущим страдальцам? – иронически спрашивает жена.

Николай Гаврилович хмурится и не отвечает.

– Тебе нельзя из-за близорукости, – продолжает она тем же тоном.

Она уже поняла своим женским чутьем, что с этим человеком может позволить себе все.

Колонна скрывается за горизонтом в облаке пыли. И тут же удар грома. Ветер срывает шляпу с головы Николая Гавриловича. Гроза? Нет, это не гроза. И пыль на горизонте – не пыль, а дым сражения. И гром не гром – это залпы орудий! Крымские горы словно опрокидываются на русскую равнину!

Те же солдаты, которые только что прошли перед Николаем Гавриловичем, сейчас идут в штыковую атаку и падают, сраженные неприятельскими пулями. В Черном море – блестящая, с иголочки, паровая эскадра английского адмирала сэра Непира. И тонут, тонут неповоротливые, устаревшие русские корабли, похожие на баржи.

10

И вот назад по пыльным дорогам влачится измученное, безропотное войско. Эшелоны раненых. Госпитали. Кровь. Трагедия унизительного поражения на лицах солдат и офицеров. Дамы в провинциальных городах и столицах бросают им цветы, подносят мужикам в изодранных мундирах рюмку водки. Но может ли это утишить солдатскую обиду и горечь? Скорее, наоборот – разжечь. (Об этом точно сказано у Л. Толстого в набросках к роману «Декабристы».)

А мыслящий литературный Петербург дает обеды в честь героев войны. Обеды, обеды, обеды. Столы, заставленные едой и напитками. Разгул чревоугодия. Напыщенные ура-патриотические речи о силе русского оружия.

На один из таких обедов, в честь Льва Толстого, героя Крымской кампании, Некрасов везет Чернышевского.

– Пойдемте, вы скажете что-нибудь по существу. Ведь вы собирались о нем писать.

Тот отнекивается:

– Писать – это другое дело, а говорить, как вы знаете, я не мастер.

Тем не менее они едут. Застолье. Славянофил Константин Аксаков в «народном» одеянии – охабень, мурмолка. Тост: «Русский человек силен своей готовностью умереть. В этом его истинное христианское смирение».

Толстому не по себе:

– Что празднуем? Уничтожение Черноморского флота. Воистину счастливое событие!

Аксаков гнет свое:

– Русский народ… В народе Христос…

Чернышевский – Толстому: