На краю небытия. Философические повести и эссе

Я вышел, усмехаясь, вспоминая, как в советское еще время мама поехала отдыхать в санаторий по курсовке (была такая форма – все проплачено, койку ей дали, но процедуры назначал местный главврач, а он медлил). Тогда мама записалась к нему на прием и протянула конверт, внутрь положив по наивности три рубля, как привыкла давать слесарям. Главврач смахнул конверт в ящик стола и тут же все процедуры выписал. Но наутро с мамой не здоровался. Ему и в голову не могла прийти такая степень наивности. Я шел и думал, что пока бабушку мы не похоронили, посмертного жилья не дали, вернее, мы не захватили силой, она тоже была нежить. Пройдя сквозь ряд пустых и несчастных глаз, я вышел из прихожей при кабинете и спустился вниз. Адика, к моему удивлению, я не увидел. Слева от дверей подъезда стоял мент, и какой-то старичок указывал ему траекторию моего прыжка. Мент изумленно пыхтел, соображая, как солидный человек мог сигануть из окна солидного учреждения. А старичок говорил: «Нет, не из наших он был, вон и след как от копыта». – «Не черт же!» – «А кто его знает?!»

Я вернулся в свою коммуналку. «… Твою мать! – сказала Инга. – Даже не глянул? Не лучший вариант. Подождем. Обожди, тебе Георгий сейчас сто грамм нальет, а я соленый огурчик порежу. В комнату не зову, извини, там дети укладываются. Если на кухне, не обидишься? Здесь и холодильник, добавим, если надо. А ты так прямо из окна и прыгнул?» – «Угу». Георгий плеснул водку в три стакана: «Силен мужик! За это надо выпить. Да ты пей, я сейчас колбаски подрежу». Мы выпили, я занюхал огурцом, а потом и закусил, положив огурец на кусок колбасы. «Я завтра ему позвоню», – сказала Инга.

С этого разговора прошло месяца три. За это время я успел съездить на конференцию в Кембридж (на четыре дня), а потом на две недели, тоже по гранту, в Германию, в тихий баварский университетский городок, куда смог взять с собой Кларину. Это было открытие нового мира, где даже обыватели выглядели людьми достойными. После возвращения из Германии меня как-то вечером остановила в коридоре Инга:

«Погоди, Гошу позову. Выпьем. К себе не зовем, дети спят. А скажи, правда, что ты две недели провел в Германии?»

На последних словах вышел Георгий с бутылкой виски.

«Европеец не должен пить простую водку», – сказал он.

Достал стаканы, из холодильника лоток со льдом, бросил лед в стаканы, налил виски на три пальца. Мы выпили. Сделав глоток, он спросил:

«А вот нам с Ингой интересно. Если у тебя мало денег, откуда ты их взял на поездку в Германию?»

«Да деньги немецкие. Это грант, понимаешь? Просто немецкие ученые хотели со мной пообщаться».

Он посмотрел на меня с сомнением:

«Ну не хочешь говорить – не надо. Дело твое. Все равно я тебя уважаю. Вздрогнем еще?! Инга, да и ты выпей».

«Да, – сказала она, выпив свою порцию, – мы тобой гордимся!»

Они пошли в свою комнату, я двинулся к своей. Засунул ключ в скважину замка, как вдруг отворилась входная дверь. Я на секунду замер, чтобы посмотреть, кто идет.

Эрик

Дверь отворилась, и, к моему удивлению, я увидел два знакомых лица. Одно интеллигентное, с немного скошенной на левую сторону физиономией, чисто выбритое. Это был Адик, по дружбе ко мне натравивший на меня мальчиков из детского сада, стрелявший из духовушки по прохожим и пугавший меня в Тимирязевском парке кровавым дуплом и пр. Не Сатана, но мелкий бес, являвшийся мне по временам. И как-то он оказывался близок с разными моими знакомцами. И во втором я вдруг узнал ночного гробокопателя – Эрика: густые черные волосы лежали на голове, как кепка, бледное лицо с не очень русскими чертами. «Вот, – сказал Эрик, – человек с человеком всегда сойдутся. Рано или поздно. Даугул я. Как и мой отец. Ха-ха!» Я удивленно поглядел на него: «Не понял, как вы сюда-то попали?» Адик подошел ко мне, обнял за плечи: «Да что ты, Вовкин, неужели человек к отцу зайти не может?» Посмотрев на него в упор, я буркнул: «Кончай байду нести, какой отец?» Эрик вдруг сдвинул меня рукой от двери: «Я здесь жил, когда тебя и в помине не было. Эрнест Яковлевич – мой отец, ты успел с ним познакомиться? Вот к нему и иду. Не пустой иду», – он расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана бутылку дешевой водки. За ними юлил мелкий гаденыш – художник Сим, вроде шакала при большом волке.

Мой друг Андрей Кистяковский, переводя роман Толкиена «Властелин колец», назвал трусливых и злобных чудовищ-оборотней волколаки, сказав, что почерпнул слово из словаря Даля. Из любопытства я посмотрел. Андрей описался, пропустив букву Д. У Даля было похожее, но другое слово – волкодлаки. В слове волКОДЛАки звучит бандитское «кодла». Я сказал переводчику об этом. Но книга уже была в печати, и исправлять он не стал. Но слово из словаря Даля я запомнил. Эрик словно был иллюстрацией волкодлака: волчья челюсть, мрачные глазки, детство среди бандитов, труслив и зол. Вспомнив кладбище и могилу, ночного упыря, хотевшего вроде бы помочь нам с отцом, а потом вдруг исчезнувшего, я ощутил невольный холодок вдоль позвоночника.