На краю небытия. Философические повести и эссе

Но ему было грустно. Глядя на тощий хребет Августы, он невольно вспоминал (начитанность не уходила) старика Смита из «Униженных и оскорбленных» Достоевского и его исхудалую собаку Азорку. Смерть Азорки оказалась предвестием смерти старика.

* * *

Спина болела, когда он пытался повернуться. Может, все-таки врача вызвать? Но из «академической» перестали выезжать, а из районной придет толстая тетка и, глядя в другую сторону, начнет ворчать, мять спину и прописывать антибиотики: она считала их средством от всех болезней. Хотелось прежней молодой независимости, не хотелось стариковской униженности, уязвленности. Ведь он еще не старик! Его еще нельзя загонять на дерево! Но уже что-то подобное чувствовалось ему в равнодушии и пренебрежительности врачей. Да и не только врачей. Как-то зашел он в фотоателье, расположившееся где-то у дороги, среди очередной новостройки. Поднялся по ступеням на крылечко, вошел в маленькую прихожую. За конторкой сидела безбровая, безлицая точнее, толстая девица: и брови, и лицо есть, но как-то не прорисованы, сосала карамельку. Сказала, что фотограф придет через десять минут.

– Точно? А то спешу.

Но минут через пятнадцать и впрямь пришел фотограф, парень лет двадцати. В руках хот-дог с сосиской и бутылка пепси-колы.

– Через пять минут буду.

Ушел в свою комнату дожевывать. Тем временем вошла женщина с подростком, он сразу появился и позвал их делать фото. Подросток капризничал, крутился перед зеркалом, но девица и фотограф были терпеливы. Похоже, что их знакомые. Наконец скрылись в темную комнату фотографа. Девушка, увидев его удивленно-возмущенное лицо, передвинула карамельку в угол рта и сказала снисходительно:

– Вас это не касается, вы же не записались на очередь, а они записались. Давайте запишу вас сразу после них. Они минут через десять выйдут.

Уязвленный и раздосадованный, Павел выскочил на улицу. Да, да, обидчивость. Девица даже не поняла его раздражения. Никому не нужный старик! Так теперь они все его воспринимают.

И он уже сам замечал, что тон его становится, нет, еще не заискивающим, но зависимым. Принять, проглотить чужую грубость. А не возмутиться, как раньше. Потому что деваться некуда. Вот и месяца три назад он сидел перед кабинетом зубного врача. Правая челюсть отяжелела, как свинцом налита, рот с трудом открывается. Кабинет закрыт, врача все нет и нет. Пошел стукнуться в ординаторскую, благо, на том же этаже, узнать, пришла ли Валентина Петровна вообще на работу.

Открыл дверь. В маленькой комнатке со шкафами толкотня белых халатов. Увидел своего доктора, автоматически поздоровался, мол, «здрасьте, Валентина Петровна». Высокая тетка в плаще, стоявшая в центре группки других теток в белых халатах, вдруг властным и грубым тоном оборвала его:

– Куда претесь?! Вы все скоро в туалет за нами ходить будете. Не видите, что ли, что это наша комната?!

И вдруг Павел с ужасом услышал свой голос, услышал, что он, как и положено старику, испуганно пробормотал, стараясь при этом казаться изысканно вежливым:

– Простите, я не хотел никого обидеть.

А в душе возмущение хамством, но боится его выразить. Женщина, обхамившая его, оказалась заведующей отделением по имени Татьяна Сергеевна. Самое обидно, что мамино имя себе присвоила. Высокая, полная, полногрудая даже, белый халатик не скрывал красной кофточки и едва сходящихся на бедрах синих джинсов. Волосы взбиты коком.

Затем В.П., женщина тоже уже в возрасте, усадив его в кресло, все время приговаривала:

– Трудный зуб мне попался. Трудный больной, аж вспотела! Да что вы вертитесь, вот иголка сейчас в зубе сломается, тогда придется вас к хирургу посылать, чтоб вырвал. Никак у вас канал не пройду! Ну прямо как нарочно каналы у вас кривые!

Нет, надо лечиться народными средствами. Но какими? Он вдруг вспомнил примерно семилетней давности разговор с приятельницей, эмигрировавшей два года назад в Германию. То есть она уехала с мужем, который получил там двухгодичный контракт. Но когда он собрался вернуться и сказал ей об этом, она ему бросила (потом этот ответ долго по эмигрантским кругам ходил): «Ты меня Родиной не пугай!» Развелась с ним, нашла немчика и осталась. Так вот, как-то подхватив не то грипп, не то простуду, он пил разные лекарства, как вдруг позвонила Майя. Дальше произошел разговор, прямо для современной пьесы:

– Болеешь?

– Болею.

– Что с тобой?

– Простуда.

– Чем лечишься?

– Народными средствами.

– Помогает?

– Не очень-то.

– Может, народ не тот?