На краю одиночества

Просторная зала, в которой Анне все равно было одновременно и душно, и зябко. Холод исходил от мраморных стен, что поднимались, изгибались куполом где-то там, высоко над головой Анны. И под куполом этим распахнули крылья имперские орлы.

Свидетели.

Их много, совершенно незнакомых Анне мужчин и женщин, которые, оказавшись в этом зале, вдруг становились удивительно похожи друг на друга. Они разом сникали, терялись и разговаривали едва ли не шепотом к высочайшему неудовольствию судей.

Трое.

И все трое Анне незнакомы. И кажутся удивительно похожими друг на друга, но скорее виной тому не действительное сходство, а черные одеянья и белые парики.

Анна слушает.

Она приходит каждый день, сопровождаемая Глебом. Или сопровождающая Глеба? Она сама не знает. Но приходит и садится на жесткую скамью. Берет мужа за руку, то ли в поисках утешения, то ли утешая сама, потому как он мрачен и молчалив.

Он не стал писать ходатайство.

Если бы написал, Елену вывели бы из процесса. И она, верно, ждала.

Писала письма.

Говорила.

О чем? Анна не знала. Она могла бы спросить, и Глеб непременно ответил бы, но… она промолчала, оставляя за ним право решать самому.

Елена рядилась в черные простые наряды.

Она зачесывала волосы гладко, а из украшений позволила себе лишь серебряный перстень. Вдовий. Она умела играть с образами. И нынешний, следовало признать, был удачен. Хрупкая девушка, девочка почти. Растерянная.

Потерянная.

Совершившая ошибку, но… все ведь совершают, верно? И стоит ли ждать большого ума от женщины? В чем ее вина? В том ли, что она поверила мерзавцу? Так случилось это исключительно от доверчивости.

От желания любви.

Той любви, в которой ей было отказано.

Чудовищная трагедия в родной семье. И чужая, куда Елена была отдана на воспитание. Строгость сестры, равнодушие брата. Ранний брак и жестокость мужа, который оказался вовсе не таким, как Елена рассчитывала. И вновь же… непонимание.

Безразличие.

Разве… разве можно судить несчастную за то, что она хотела стать чуть более счастливой? А что любовник обманул, так… разве она могла догадаться о том?

…попытка отравления?

Помилуйте… она всего-то надеялась сбежать. Знала, что брат не одобрит ее выбор…

Всхлип.

И кружевной платок.

…а ей так хотелось семью. Нормальную. Чтобы дом и дети… счастье женщины в детях… и вот оказывается… Димочка передал ей снотворное.

Она убеждена была, что именно снотворное…

Таржицкая держалась куда как хуже. Она побледнела, осунулась. И постоянно мяла в руках платок, глядя исключительно на него.

Отвечала невпопад.

И выглядела жалкою. А еще виноватой.

…были и другие. Хмурый купец, искренне недоумевавший, как вышло так, что он, человек многоуважаемый, вдруг оказался на скамье подсудимых. Он шевелил густыми бровями, оттопыривал губы и кривился, кривился…

Нет, он не желал доводить дело до смертоубийства.

Он лично вот вовсе никого не убивал. И свидетели есть, что проклятой той ночью он чаевничать изволил в компании супруги и собственной троюродной сестрицы, которая в доме приживалкою обреталась. А что уж там приказчики говорили…

…нанимал?

Нанимал, как есть нанимал… попугать думал и только. А как уж оно пошло… наемники говорят? Они, чтоб срок скостить, и не такое выдумают…

…худощавый нервный господин неопределенного рода занятий морщится. Он тоже не испытывает ни чувства вины, ни раскаяния.

Подстрекал к бунту?

Разве ж возможно. Он лишь говорил с людьми о делах нынешних, а что там эти самые люди придумали, так он не отвечает за чужие выдумки.

Сам он вилы в руки не брал.

И вовсе отбыл из города. А разговоры… разве ж можно за разговоры сажать-то?

Молчаливый мастеровой, глядевший исподлобья, упрямо, будто не желавший признавать, что был неправ. Он потерял подмастерье, мальчишку пятнадцати лет, и смерть эта заставляла его лишь сильней стискивать кулаки, потому как виноваты в ней были маги.

Маги и только они.

А люди честные, они же правды хотели… и в это человек верил.

Кто-то плакал.

Каялся.

Кто-то крестился широко, размашисто, заверяя, что больше никогда…

…и Анна терялась, не понимая, как вышло так, что все эти, столь разные по сути своей люди, вдруг объединились в желании убить людей других, с которыми, если подумать, они и знакомы-то не были. А главное, что суд этот, о котором вновь же поползли слухи и весьма неприглядного свойства, заставил город замереть.

Насторожиться.

И в настороженности этой Анне виделась все та же ненависть.

- Не понимаю, - она с наслаждением вдохнула горячий воздух, который обнял, согрел, утешая Анну. – Почему они винят вас?

Люди, которым было разрешено присутствовать на процессе, покидали здание суда неспешно. Кто-то останавливался, завидев Анну и ее мужа, кто-то, напротив, спешил убраться подальше и от судейских, и от некромантов, кто-то плевал под ноги.

Смотрел исподлобья, и во взгляде этом Анне мерещилось обещание.

- Потому что в ином случае придется признать, что виноваты они сами, - Глеб спускался медленно, опираясь на трость. Ноги его еще слушались плохо, правая и вовсе отказывалась сгибаться, отчего походка Глебова стала нехорошею, ковыляющей. – А это тяжело. Куда проще найти врага…