На краю одиночества

- Во-первых, - тихо произнесла она, перебирая мягкие волосы, - насколько понимаю, произошел стихийный выброс силы в обстоятельствах, угрожающих жизни и здоровью. А это неподсудное дело.

Шурочка не поверил.

Зря. Был в Никаноровой практике, в той еще, которую он давал себе труд обсуждать с Анной, похожий случай.

- Во-вторых, даже если я вдруг ошибаюсь… а первый муж у меня очень хорошо в законах разбирался, вот и я нахваталась по верхам. Так вот, даже если вдруг я ошибаюсь, то все равно, ты слишком мал, чтобы отвечать за свои поступки. И свою силу. В-третьих, полагаю, если каким-то вдруг чудом дело дойдет до суда, то… любой вменяемый суд тебя оправдает. Имела место обыкновенная самозащита.

- Сдох урод, туда ему и дорога, - резюмировал Илья, подхватывая нож, вот только Глеб успел раньше. – Все равно новый сделаю.

Он нахохлился, сделавшись похожим на недовольного старого ворона.

- Делай, - Глеб провел по кромке пальцем. – Труд облагораживает человека. Шурочка, Анна права. Суда бояться не стоит. Я отпишу, чтобы твоим вопросом занялись хотя бы затем, чтобы ты не боялся преследований. Помнишь название твоей деревеньки?

Шурочка кивнул.

Арвис же потянулся и произнес:

- Хорошо-то как…

- Чем хорошо? – Ольга обняла себя и возражать не стала, когда на плечи упала теплая, пусть и несколько мятая, пропахшая эликсирами, куртка.

- Всем. Кормят…

Пожалуй, это и вправду было аргументом.

- У темных не бывает, чтобы просто, - Земляной устроился рядом с Ольгой. Сел просто на землю, несколько в стороне, и вид принял до того равнодушный, что Анна сразу ему не поверила. – Как правило дар переходит в активную стадию после сильного потрясения. Если жизнь спокойная, то дар постепенно угасает. Поэтому порой ученикам устраивали так сказать, посвящение. Создавали искусственный стресс. Меня вот дед в склепе запер на три дня… вроде как случайно. Я дурак был, сбегал из дому, рисовал, да… у нас на кладбище красиво, древнее оно, тихое. Не помню уже, чего меня понесло в тот склеп, чтоб покойникам в нем лежалось тихонько. Главное, я-то думал, что про мои побеги никто не знает. Вот представьте…

Ольга не сводила с мастера глаз.

И взгляд этот заставил Анну покачать головой. Он ей не пара. И она ему. Впрочем, что она о парах вообще знает? На плечо легла теплая рука Глеба, и Анна потерлась о нее щекой. Теперь Глеб воспринимался… по-родному.

Пожалуй.

Она не испытывала такого всепоглощающего чувства близости с детства. Ведь и тогда, раньше, она была одна. А теперь… тьма объединяла? И это было правильно, настолько правильно, что у Анны не находилось слов, чтобы описать.

Свет и тьма едины?

Одно невозможно без другого? Или… свет возможен, светлые же живут и вполне себе неплохо, а вот с тьмой человек один справиться, выходит, неспособен? Или все далеко не так просто, как кажется?

- …спускаюсь я, там тихо, темно. Листья под ногами шуршат. Саркофаги стоят. И тут дверь скрипит, протяжненько так… а потом, главное, бамц и закрылась.

Он хлопнул в ладоши, и Ольга подпрыгнула.

- Дурак.

- Ага, - подтвердил Арвис.

- Уши оборву, - Земляной сказал это больше для порядка. – Ну вот…. Сижу я, значит, на саркофаге и думаю, что впору в этот самый саркофаг ложиться, потому как про то, где я, дед знать не знает. Искать, конечно, будет, только вот на склепах такая защита, что поиск просто-напросто завязнет…

- Это… это жестоко! – Ольга вскочила.

И села.

- Зато действенно, - раздался скрипучий голос. – Этот охламон два денька посидел, а на третий вон сила и пошла…

- Деда… - как-то не слишком радостно произнес Земляной. – Здравствуй, что ли?

И почему-то стало холодно.

Глава 19

Глава 19

У костра грелась тьма, теперь Глеб видел ее, уставшую, обездоленную, готовую на все, лишь бы ухватить каплю этого вот тепла. Тьма расстилалась ковром под ногами, вплетала себя в тени, осторожно, опасаясь потревожить людей, таилась.

И слушала.

Слушала.

Сегодня она готова была принять всех, таких разных. И Курца с его беззубой ненавистью, и Шурку со страхами, мрачного Илью, который без ножа чувствовал себя беззащитным, а оттого хорохорился и ерзал, и растопыривал локти, отбивая больше пространства.

Тьма больше не играла с ними.

Она готова была помочь. Забрать всю боль, и гнев тоже, и все то, что люди только пожелают отдать. А они, глупые, цепляются за память, не позволяют ей поблекнуть, и мучают, мучают сами себя.

Анна задрала голову.

И в ее глазах нашлось место тьме, усмиренной, одомашненной… вот, значит, в чем смысл.

- Все балуетесь, детишки… - старик тоже чуял тьму, а потому не имел намерения беспокоить ее, он вышел к костру, огляделся и взмахом руки согнал с места Даниловского, который возражать и не подумал. Напротив, сам с немалой готовностью отступил, может, и вовсе сбежал бы, когда б не гордость.

Гордость – страшная сила.

Земляной-старший выглядел усталым.

Сколько ему осталось? Лет пять? Десять? А потом что? Алексашку призовут ко двору? И ошейник клятвы не оставит и той видимости свободы, которая у него сейчас есть.

- Не спешите меня хоронить, - криво усмехнулся Дед. – И вообще… детишкам спать пора.