На краю одиночества

Детишки и не подумали возражать. Чуяли силу, исходившую от старика.

- Да и вы… шли бы вы… отдыхать.

Это уже Глебу.

И вновь не возникло и мысли перечить. Он протянул руку Анне, и та приняла, поднялась, охнула.

- Нога затекла…

И снова охнула, когда Глеб подхватил ее на руки.

- Я тяжелая!

- Своя ноша не тянет, - вместо Глеба ответил Дед. – И вообще, женщина, помалкивай, раз уж нашла с кем связаться. А ты не зыркай, кто вам еще правду скажет… и ты, внучок, проводил бы свою подруженьку, а то поздно уже.

- Она мне не подруга.

- Говорю ж, дурак и бестолочь, - дед ткнул тростью в дрова, и пламя взметнулось к небесам. – Мало я тебя порол, ох мало…

Отвечать Алексашка не стал.

Или стал, но позже, когда Глеб не мог слышать его.

В саду Анны пахло розами, и еще чем-то сладким, тягучим, что прозрачный сироп, из которого варили карамель.

- Отпусти, - попросила она.

- Нет.

Отпускать не хотелось совершенно, более того, тьма боялась, что Глеб послушает эту женщину и выпустит ее, а она потом вдруг возьмет да исчезнет. И что им тогда делать? Опять одним оставаться? Тьма больше не хотела одиночества.

- Ты тоже дурак и бестолочь, - проворчала Анна, касаясь губ, осторожно, будто опасаясь потревожить его.

- Еще какой…

От нее тоже пахло карамелью.

И ночью.

Огнем. Пеплом. Тьмой, той, уютной, ночною, в которой найдется место сверчкам и розам.

Ее кожа была прохладна, а на губах остался привкус крови, но это тоже было правильно. Все сейчас было правильно, именно так, как должно.

Анна спала.

Она лежала поперек кровати, раскинув руки, и лопатки на спине почти касались друг друга. Глеба тянуло потрогать эти лопатки, и провести пальцем по позвоночнику, проступавшему сквозь кожу. Согнать тени. И разбудить.

Вместо этого он накинул одеяло.

Оделся.

И вышел.

Аргус только голову повернул в его сторону, двинулись уши, пасть приоткрылась:

- Охраняй, - велел Глеб, осознавая, что его команды для голема ничего не значат. Но длинный хвост щелкнул по полу, и зубы щелкнули, и зверь оскалился, будто насмехаясь.

Рассвет лишь наметился.

Серое небо, словно ватой обложенное. На востоке проблески золота. Но солнце еще далеко. В саду прохладно и сыро, трава щекочет босые ноги, и Глеб наслаждается каждым шагом.

Он давно не чувствовал себя настолько спокойно.

- И как давно ты здесь? – этот голос за стеной плюща нарушил благословенную тишину. Глеб замер.

- Пару деньков всего.

В голосе старика звучала усталость, и отнюдь не та, с которой справятся крепкий сон и хороший ужин, пара дней отдыха тоже не спасет.

- Но вижу, что не зря приехал… молодец, что позвал. Взрослеешь.

- Приходится, - не слишком радостно произнес Земляной. – Что по делу думаешь?

- Дерьмо.

- Это и без тебя знаю. А если более конкретно?

- Старое дерьмо… очень старое… может, конечно, и ошибаюсь…

- Анна…

- Заметил-таки? И недели не прошло…

Звук подзатыльника был звонким.

- Деда!

- Чего? Я тебя учил? Долбил? А ты что? Только носом крутил, мол, не пригодится. Видишь, пригодилось… со свадьбой это вы ладно придумали. Теперь, глядишь, твой приятель поприспокоится… а к девке приглядись все ж, яркая.

- Не твоего ума дело.

- А ты носом-то не крути, не крути… сам видишь, мне недолго осталось. И что тогда?

- Я… - теперь Алексашка говорил тихо. – Я подумал, что, возможно, и к лучшему, если наш род прервется… что…

- Дурак, - вздохнул Дед. – Подумал он… один ты додумался, да… только… не вышло ни у кого. Еще дед мой, помню, бирюк бирюком был… бабку, как меня родила, отослал. Я так и жил, сперва с нею, после с ним. С мамкой вот порою, но она не особо мне радовалась. Развода не дали, так она со своим, кого нашла, так в грехе и жила. А тогда-то нравы не чета нынешним. Тяженько ей приходилось, но она у меня из небогатых, молодой жадный род, возвыситься все хотели, вот и продали ее батьке. А он… как вот я или ты… много знал, много видел. Боялся, что покалечит, и отослал от греха подальше. Она-то сперва верность блюла, да… а потом уж не вынесла. Не монахиня, чай. Батя-то не осуждал, сам челобитные писал на развод… а вот обрядом наши не решались. Дед… после уже узнал, пытался провести, да с тьмой не сладил. Погибла его… та невеста. Что уж там не так пошло, да только с того и стали заговаривать, что лишнее это.

Глеб смахнул со штанины темного длинноусого жука, который карабкался вверх.

- И я знал, что когда-нибудь придется… что уж, судьба такая. Другие-то обрядом связывались. Оно-то и вправду, если ношу на двоих разделить, то полегче будет.

- Почему ты молчал?

- О чем?

- Об обряде, - в голосе Земляного послышалась детская обида. – И об отце… о том, что он творил. Мы здесь выжлеца нашли. Думаешь, я не узнаю семейный почерк? А та деревенька…

- Нашли, стало быть… седьмого.

- Седьмого?

- Еще трое прячутся… глядишь и не встанут.

- Еще трое?! – этот голос заставил жука замереть. Оседлавши травинку, обняв ее тонкими ногами, жук покачивался, и усы его тревожно шевелились, ощупывали пространство. – Это… это скольких он… деда… это же…