На краю одиночества

А тело на столе прикрыли шторой, сдернувши ее с ближайшего окна. Штора оказалась несколько пыльноватой, но укрыла и несчастную, и стол.

…за что ее?

…только ли дело в желании подразнить Глеба?

…или в надежде, что он, увидавши кого-то, похожего на Анну, не поймет, в чем дело? Сорвется? Тьма ворочалась, тьма ворчала, что не стоит терять время в этой комнате.

Здесь вон и Его Высочество.

И Дед у дверей замер, нюхает воздух и бормочет под нос что-то пренедовольное. А тьма поторапливает.

- Настеньку… не надо, чтобы она видела… - голос Таржицкого слаб, и в нем слышится мольба. – Не надо…

- Как раз-таки и надо, - Его императорское Величество умели быть жестокими. – В противном случае она и дальше будет пребывать в заблуждении о своей непричастности… госпожа Таржицкая?

Она выглядела растерянной.

И смущенной.

И испуганной, хотя отчаянно пыталась совладать со своим страхом.

- Что… простите, что здесь происходит?

- Вот и нам, не поверите, весьма и весьма любопытно, что же здесь происходит? Отчего вы, госпожа Таржицкая, позволили подобному произойти в вашем доме? Подойдите.

Сейчас этому голосу нельзя было противиться.

И взгляд Таржицкой остекленел.

Она сделала шаг.

И еще один.

Пальцы ее дрожали, а левый глаз подергивался, губы же изогнулись в какой-то совсем уж безумной улыбке.

- Взгляните на эту женщину. Она вам знакома?

- Н-нет…

- Нехорошо лгать, - Его императорское Высочество покачали головой. – А ты, Глебушка, иди… мы же побеседуем о том, что женщины в некотором роде куда изворотливей и умнее мужчин. Вот тебе, скажи, пришла бы в голову мысль воспользоваться нынешней ситуацией, чтобы избавить супруга от любовницы?

- Значит… все-таки… она? Машенька… - охнул Таржицкий. – Машеньку за что…

- За то, что ты… ты позабыл обо всем… обо всех, кроме Машеньки… Господи, да за что мне это? Он… все прожекты и прожекты… свое состояние истратил, мое приданое… я умоляла его не увлекаться, так нет же… позанимал.

Дверь не стала препятствием для этого высокого голоса, в котором звенели истеричные ноты.

- Я ему дочь родила, а он… драгоценности продал! Мои продал, а Машеньке жемчуга поднес! Думал, я не узнаю?! Да мне в тот же день!

- Простите, - Светлана Таржицкая вцепилась в рукав Глеба. – Что там… что происходит?

А он лишь плечами пожал, не зная, как сказать.

Что происходит?

У Таржицкого вот-вот сердце откажет, хотя он, если разобраться, виновен лишь в излишней самоуверенности. Частый, как выяснилось, грех среди мужчин. И не Глебу за него судить.

- Матушка, да? – Таржицкая руку отпустила. Выглядела она бледной, несколько растерянной. – Мне… мне нужно там быть?

- Вы целитель? Или ваша подруга? Если так, то стоит, но… может быть неприятно.

Судорожный вздох.

И онемевшие пальцы, которая Таржицкая подносит к губам.

- Ты никогда меня не любил… а эта… эта потаскуха… сына родила! Он его признать собирался! Признать! Чтобы все… о ней… обо мне…

- Я… пожалуй, пойду? – Светлана поднялась на ступеньку и тихо добавила. – Извините… она, наверное, не в себе. А вам… стоит поспешить. Я… не уверена, но отец… он сказал, что сегодня проблема решится. Правда, боюсь, он не думал, что так… и я не знаю, что должно произойти. Только не здесь…

…спешить.

Глеб знал, что не успеет.

И не удивился, увидев Земляного с парой коней.

- Я подумал, что так оно будет быстрее. Дед говорит, что в полночь к нам заглянут. И что… возможно, кто-то снимет защиту.

Он отвел взгляд.

Снять защиту невозможно, а вот открыть калитку, маленькую такую калитку, которая надежно упрятана под косами плюща, легко.

Только не у каждого получится.

Больно? Немного. И хотелось заорать, послать их всех, но вместо этого Глеб подобрал поводья, провел ладонью по морде чужого жеребца и спросил:

- Анна?

- За ней присмотрят. Дед… сказал, что это теперь не наши игры, но если ты будешь упорствовать, то хрен с тобой. А ты будешь упорствовать?

- Буду.

Тьма была спокойна. Она теперь чувствовала Анну, ее близость и ее состояние, отчего-то на редкость умиротворенное. И это умиротворение заставляло Глеба нервничать куда сильнее, нежели недавняя пустота.

Почему она не беспокоится?

Так ли верит в скорое спасение?

Он взлетел в седло, и жеребец присел, готовый подняться в свечку. Он затряс головой, запрял ушами и принял в галоп, с места, будто чувствуя настроение всадника.

- Ты шею-то не сверни! – донеслось в спину.

Не свернет.

Как-нибудь… не свернет.

Грохотали подковы, высекали искры из камня, еще немного и сама дорога вспыхнет.

…дома.

Улицы.

Люди.

Небо из хрусталя и луна на витрине. Собственная тьма, которая обволакивает коня, входит в тело его, меняя. Так быстрее.

Так надежней.

Где-то сбоку рявкнул выстрел, но тьма поглотила пулю и ответила. Тонкой нитью скользнула она в разодранный воздух, чтобы нырнуть в черную утробу дула, чтобы развернуться там, оплести металл, сжирая его. Далекий крик заставил Глеба обернуться.

Ничего.

Ночь темна. А покойники… покойники случаются. Не следует злить некроманта. Он услышал эхо этой смерти и привычно вобрал в себя силу. Кольнуло сожаление: убивать было не обязательно. Но… он устал притворяться терпеливым.

Понимающим.

И просто устал.

Еще улица.