На краю Принцесс-парка

Война должна была закончиться через несколько месяцев. Об этом говорили все: аналитики, репортеры, политики, усталые, измученные лишениями простые люди… Но то же самое можно было слышать на протяжении четырех последних лет – с самого начала войны.

Оливия Джонс хорошо понимала, что люди просто хотят слышать эти слова. Но теперь у нее была собственная, весомая причина дожидаться окончания боевых действий – война должна была закончиться еще до того, как Том вернется в свою часть.

На следующее утро Оливия проводила Тома, незаметно сунув ему в карман обещанную фотографию. Следовало быть осторожной: если бы старшая медсестра догадалась, что произошло прошлой ночью, у Оливии были бы крупные неприятности. Проводить пациентов, которых они лечили последние недели и месяцы, вышли несколько медсестер в вуалевых чепцах до плеч, темно- синих халатах и длинных передниках. Когда освещенный ярким солнцем поезд двинулся в сторону Кале, по щекам многих девушек и некоторых солдат поползли слезы.

Оливия не представляла себе, что можно быть одновременно такой невыносимо несчастной и счастливой. Грусть ее была вызвана отъездом Тома, а радость – предвкушением их совместного будущего. Глядя, как поезд скрывается за поворотом, Оливия теребила пальцем кольцо в кармане. Прошлой ночью она как следует его рассмотрела. На внутренней поверхности были выгравированы уже едва различимые слова: «ИМОНУ ОТРУБИ, 1857».

«Если – вернее, когда – у нас с Томом родятся дети, мы назовем их Руби и Имон», – сказала себе Оливия, потирая руки в радостном нетерпении.

Койки в палатах пустовали недолго. Уже через несколько часов прибыли конные кареты «скорой помощи», полные наскоро перевязанных раненых. Остаток дня медперсонал занимался ими, перебинтовывая ранения заново и как только можно утешая тех солдат, раны которых были несовместимы с жизнью. Некоторых раненых тут же отправляли в операционную для ампутации конечностей, откуда они возвращались, вялые после анестезии и охваченные ужасом при виде своего искалеченного тела.

Оливия переходила от койки к койке, улыбаясь убитым горем мужчинам, разнося воду и поправляя постели. Как обычно, девушка про себя проклинала политиков, ответственных за эту бойню и почти ничего не делающих, чтобы она наконец прекратилась. Просто так, без каких-либо весомых причин в жертву было принесено целое поколение молодых парней, а несколько поколений женщин потеряли своих мужей, отцов, сыновей.

Но никто из раненых ни за что не догадался бы, что маленькая медсестра с милой улыбкой – внешность Оливии была не такой невзрачной, как она сама считала, – полностью поглощена мыслями о предыдущей ночи, ночи, когда она познала мужчину и дала обещание стать женой.

– Миссис Томас О'Хэган! – вполголоса произнесла она.

– Что, милая? – поинтересовался невысокий солдат с перебинтованной рукой, в голосе которого отчетливо слышался лондонский акцент.

– Прошу прощения, мысли вслух.

Солдат усмехнулся:

– Я понимаю, поговорить с умным человеком всегда приятно.

Оливия улыбнулась в ответ, поправила на нем одеяло и сказала:

– Отдыхайте.

Настало время ужина. Тем солдатам, которые были в состоянии есть, дали традиционную порцию солонины с гарниром в виде картофельного пюре. Пока пациенты ели, с десяток усталых медсестер собрались в комнатке без дверей, выполнявшей функцию сестринской, чтобы впервые с самого утра выпить чаю.

Как обычно, постепенно разговор перешел на слухи о скором окончании войны. Кто-то сказал, что, как бы там ни было, буквально на днях была одержана победа под Амьеном – главным образом усилиями канадских и австралийских частей. Со стороны Антанты было более семи тысяч убитых.

– Семь тысяч! – саркастически воскликнула другая медсестра. – Бывали времена, когда за день погибало в десять раз больше.

Оливия почти не прислушивалась к разговору. Прижав руку к груди, она пыталась ощутить ладонью кольцо, которое ей дал Том, и уже в сотый раз мысленно переживала события прошлой ночи.

– Оливия, что с тобой такое? – поинтересовался кто-то. – У тебя такой вид, будто ты вот-вот заплачешь.

– Да так, ничего.

Но что-то все же случилось – она уже не видела Тома. Его лицо, весь день стоявшее у нее перед глазами, внезапно расплылось и потускнело. Волоски у нее на затылке встали дыбом, и у Оливии возникло ощущение, что произошло что-то ужасное.

Лишь на следующий день, проведя всю ночь без сна, она узнала, что Томаса О'Хэгана больше нет. Переезжая через мост, санитарный поезд подорвался на минах, подложенных диверсантами, и сошел с рельсов. Вагоны посыпались в реку, и немало раненых погибли на месте – хотя далеко не все.

Но Том оказался в числе погибших, и для Оливии это стало концом всего.

Вздохнув, она заерзала на постели. Ее кожа была покрыта потом, а рубашка стала влажной. Теперь схватки происходили ежеминутно. Это было больно, но пока что терпимо.