На краю пропасти. Экзистенциальный риск и будущее человечества

Современная цивилизация тоже, вероятно, облегчает распространение пандемии. Более высокая плотность населения в крупных городах повышает количество человек, которых может заразить каждый из нас. Скоростной дальнемагистральный транспорт значительно увеличивает расстояния, на которые распространяются патогены, и делает людей ближе друг к другу. Кроме того, мы уже не поделены на изолированные группы, как на протяжении большей части из последних 10 тысяч лет^[343]. В совокупности все перечисленное дает основания предположить, что нам следует ожидать новых пандемий, которые будут распространяться быстрее и охватывать бо́льшую долю населения Земли.

Впрочем, изменив мир, мы среди прочего стали более защищенными. У нас более здоровое население, мы поддерживаем более высокий уровень санитарии и гигиены, пользуемся услугами профилактической и лечебной медицины, а также больше знаем о болезнях. Важнее всего, пожалуй, что у нас есть государственные органы здравоохранения, которые обеспечат глобальную коммуникацию и кооперацию в случае новых эпидемий. Такая защита имеет свои плюсы, ведь в последнее столетие мы наблюдаем значительное снижение распространения эндемических инфекций (хотя нельзя сказать наверняка, что с пандемиями ситуация будет развиваться так же). Наконец, мы расселились в местах и средах, где прежде не жили никакие млекопитающие. Это обеспечивает нам дополнительную защиту от вымирания, поскольку угрожающий нам патоген должен прекрасно чувствовать себя в самой разной среде и уметь добираться до самых изолированных популяций, таких как неконтактные племена, антарктические исследователи и экипажи атомных подводных лодок^[344].

Сложно сказать, каким образом эти совокупные эффекты влияют на экзистенциальный риск от пандемий – выше он теперь или ниже? Эта неопределенность не сулит нам ничего хорошего: раньше мы имели весомый аргумент в пользу того, что риск ничтожен, но теперь у нас его нет. Обратите, однако, внимание, что нас интересует не только направление изменений, но и их масштаб. Если взять палеонтологическую летопись как свидетельство, что вековой риск составлял менее 1 к 2000, то, чтобы достичь коэффициента в 1 % на столетие, риск пандемии должен возрасти как минимум в 20 раз. Это кажется маловероятным. На мой взгляд, палеонтологическая летопись по-прежнему служит весомым доводом в поддержку того, что высокого риска вымирания от “естественной” пандемии нет. Следовательно, сохраняющийся экзистенциальный риск по большей части сопряжен с угрозой необратимого коллапса цивилизации, который произойдет, если начнется серьезная пандемия, способная уничтожить цивилизацию по всему миру, а восстановить цивилизацию окажется слишком сложно или же человечество потерпит неудачу при попытке ее возродить.

Но человечество может сыграть и гораздо более важную роль. Мы рассмотрели, как своими действиями косвенно способствуем возникновению и распространению эпидемий. Но что происходит в тех случаях, когда мы непосредственно влияем на процесс, намеренно используя, совершенствуя или создавая патогены?

Мы лишь недавно изучили патогены и получили над ними контроль. Всего двести лет назад мы вообще не понимали, что вызывает эпидемии: на Западе господствовала теория, что болезнь распространяет какой-то газ. Всего за два столетия мы выяснили, что на самом деле возбудителями болезни выступают многочисленные микроскопические организмы, научились выращивать их в лаборатории, модифицировать их характеристики, секвенировать их геномы, внедрять в них новые гены и создавать целые функциональные вирусы на основе их записанного кода.

Этот прогресс продолжается стремительными темпами. В последние десять лет произошли огромные качественные прорывы, например началось применение CRISPR для эффективной вставки новых генетических последовательностей в геном и использование генных драйвов для эффективной замены популяций естественных организмов в природе их генетически модифицированными версиями^[345]. Различные показатели позволяют сказать, что этот прогресс ускоряется: стоимость секвенирования генома с 2007 года упала в 10 тысяч раз, а количество статей на соответствующие темы и объем венчурных инвестиций стремительно растут^[346]. Вряд ли этот прогресс в биотехнологиях скоро сойдет на нет: на его пути не видно непреодолимых препятствий, и никакие фундаментальные законы не сдерживают его дальнейшее развитие.

Здесь прошлое почти никак нас не успокаивает. Прикладываются все большие усилия, чтобы превзойти природные способности, а потому исторические данные тут неприменимы. Только оптимист мог бы предположить, что на этой неизведанной территории нас подстерегают лишь уже известные опасности.