На краю света

Во второй паре были Альт и Алх. Пока запрягали других собак, Алх спокойно сидел, посматривая по сторонам, и от нечего делать изредка потявкивал. Но как только Боря Линев надел на него хомут, Алх сразу преобразился. Он завыл, залаял, начал рваться вперед, натягивая свои постромки. От злости, что ему не удается сдвинуть нарту с места, он вставал на дыбы, грыз снег, быстро-быстро рыл его толстыми коротенькими лапами. Видя, что у него ничего не выходит, Алх перескочил на другую сторону потяга, где сидел уже запряженный Альт, поднял его на ноги злым лаем, и они вместе стали дергать и тянуть нарту, спутали все ремни и под конец сами запутались в них, как в сетях.

— По местам! Кэ-э-э! — дико заорал Боря Линев. Он схватил Алха в охапку и бросил на место. Алх упал на бок, вскочил и принялся рвать сбрую. Сослепу, хорошенько не разобрав, в чем дело, вскочила и принялась лаять Милька. Заголосил и запрыгал Джим. Все спуталось и смешалось.

Теперь уже втроем, проклиная собак и щедро раздавая пинки и тумаки, мы принялись голыми руками разбирать упряжь. Руки сразу коченели на морозе, то и дело приходилось совать их подмышки, чтобы отогреть, а собаки тем временем опять начинали возню, и снова все путали.

Наконец все собаки расставлены парами по местам. Впереди становится Чакр. Он — вожак. Он — предводитель.

Чакр сосредоточен и важен. Он поводит плечами, чтобы а́лык лег поудобнее, строго оглядывает всю упряжку и, подняв маленькую умную морду, белыми глазами выжидающе смотрит на Борю.

— Теперь так, — говорит Боря Линев, назидательно помахивая пальцем перед носом Желтобрюха. — Если надо, чтобы собаки вперед бежали, — будем кричать: Та-та! Если понадобится остановить — будем кричать: Кэ! Они уж так приучены.

Желтобрюх с уважением посматривает на смирно лежащих собак и кивает головой:

— Понятно. Кэ!

— Как тронемся, вались на нарту и лежи смирно, а если они будут путать упряжку, уж придется с нарт прыгать и распутывать на ходу.

— Ладно уж, распутаю, — говорит Желтобрюх. — Только поедем поскорей, а то как бы Арсентьич меня не хватился.

Боря Линев еще раз осматривает всю упряжку.

— Приготовьсь! — кричит он, и сразу все собаки вскакивают с мест, натягивают постромки, налегают на алыки и застывают, подавшись всем корпусом вперед. Только Алх подскуливает от нетерпения, топчется, оглядывается, роет снег.

— Та-та!

Собаки дружно подхватывают легкую нарту. Низко опустив голову и помахивая колбаской обрубленного хвоста, Чакр весело бежит впереди. Он быстро-быстро перебирает коротенькими лапками, точно шьет на швейной машине.

Налегая грудью на алык и загнув голову на бок, крупной рысью идет Урал. Напрыгом скачет Хулиган.

Оба Бориса врастяжку лежат на нарте, покрикивая:

— Та-та! Та-та!

Собаки и нарта, похожие издали на пеструю сороконожку, быстро удаляются, оставляя на гладком снегу узкий блестящий след полозьев. Я вижу, как Желтобрюх на ходу соскакивает с нарты и, размахивая руками, мчится рядом с собаками. Он поправляет упряжь, падает, вскакивает и огромными прыжками догоняет нарту.

Нарта делает по бухте большой круг и мчится обратно. Все ближе и ближе слышен отрывистый собачий лай, скрип и свист полозьев, бодрые крики погонщиков.

— К-э-э! — пронзительно кричит Боря Линев, и Чакр с ходу останавливается. Задние собаки с разбегу налетают на передних.

Стоп. Приехали. От Желтобрюха валит пар. Он расстегнулся, сбросил шарф, вытирает пот рукавом.

— Ты долго мне будешь путать! — кричит он на Хулигана, который с виноватой мордой стоит, глядя куда-то в сторону. — Ты долго будешь путать, собачье мясо? А?

Боря Линев слезает с нарты, достает из кармана длинную веревку.

— Вот мы его сейчас приструним, будет тогда знать, — строго говорит Боря. Он привязывает веревку одним концом за ошейник Хулигана, а другой конец сует Желтобрюху в руки. — Как тронемся, беги рядом и тащи его за веревку, чтобы он, подлец, не перескакивал через потяг. Понял?

Упряжку опять ставят головой к бухте, Желтобрюх берется за веревку.

— Приготовьсь! Та-та!

Снова мчится по крепкому снегу легкая нарта, а сбоку, как пристяжная, прыжками скачет долговязый Желтобрюх.

Так все утро они и разъезжают по бухте — то к берегу, то от берега.

А на юге, за далеким мысом Дунди разгорается все ярче и ярче, все выше и выше взбирается на холодное высокое небо розовая веселая заря.

Светает.

Второе преступление

За четырехмесячную полярную ночь и комнаты наши и кают-компания успели здорово нам опостылеть. Теперь, когда начало светать, мы уже не сидели целыми днями по домам. Любимым местом наших сборищ стало теперь крыльцо бани.

Баня стояла высоко на берегу, крыльцо ее было обращено в бухту, и отсюда открывался просторный, спокойный вид.

Только выберется свободная минута — сразу надеваешь малицу, шапку и выходишь на улицу. А на крыльце бани уже чернеют знакомые фигуры.

Вон Ромашников в зырянской шапке с длинными ушами. В этой шапке, которая торчит на нем, как скуфейка, в широком длинном пальто, подпоясанном почти подмышками, он похож на беглого монаха.