На краю света. Подписаренок

— А ты, старшина, что скажешь насчет этого человека? — обращался пристав к старшине. И старшина докладывал ему, что он самолично сажал его в каталажку и самовар у него отбирал, но так ничего от него и не добился. Но если человек уплатил волостной и сельский налог, то и казенную подать может выплатить. Может, но не хочет. Жать надо на него, описывать и продавать у него что-то из домашности. Другого ничего не остается.

Так пристав перебрал всех недоимщиков. Все они в один голос говорили, что заплатить пока ничего не могут и готовы садиться за это в тюрьму и даже идти на каторгу.

— Ну, на каторгу за недоимку не ссылают, — отвечал им на это пристав. — И в тюрьму мы вас сажать не будем. Там ведь кормить вас надо. Для чего нам даровые нахлебники. А вот описать мы вас сегодня опишем и что можно взять у вас — возьмем и продадим с торгов. Так что ступайте по домам и ждите урядника с понятыми.

После этого пристав распустил всех недоимщиков и приказал Финогену приступить с понятыми к описи их имущества. Чтобы не допускать снисхождения, он приставил к ним урядника Чернова, а новоселовскому уряднику Михееву приказал проводить вечером торги на описанные вещи.

Описывать решили с верхнего конца деревни, с домохозяйства Никифора Сивоплеса. Когда всем скопом пришли к усадьбе Сивоплеса, Чернов все дело взял в свои руки. Финогена с Никитой Папушиным он оставил на дворе осматривать домашность, а сам с сотским и понятыми пошел в избу.

Изба у Сивоплеса была маленькая, с двумя подслеповатыми оконцами. В избе все было голо и бедно. Покривившаяся печь, голая кровать. Под кроватью старые заношенные бродни и хомут с рваной шлеей. В переднем углу стол без скатерти. На столе залатанный самовар. А около дверей на самом видном месте на гвоздике собачья доха.

Никифор Сивоплес со своей старухой с испугом смотрели на незваных гостей.

А урядник Чернов был, видимо, в этих делах напрактикован. Он сразу прошел вперед, важно расселся за столом, вытащил из кармана тетрадку и приготовился записывать имущество хозяина. Тем временем понятые начали высматривать в избе, что можно из домашности Сивоплеса взять на торги. Рассказчиков на всякий случай даже под стол и под кровать заглянул. Ничего подходящего для описи они не нашли, и Максим Щетников заявил об этом уряднику.

А урядник уже заметил у дверей на вешалке собачью доху Сивоплеса.

— Как это ничего! — закричал он. — А доху собачью не видите! Новая доха. Хорошей масти. Оценим ее рубля в три. Такую доху на торгах с руками оторвут…

Тут понятые стали объяснять уряднику, что эта доха у Сивоплеса особенная, что она сделана у него из шкур бешеных собак и никто ее на торгах и даром не возьмет.

— Ну, это мы еще увидим, — сказал урядник. — В Кульчеке не купят, в Коме можно продать.

И велел отнести доху на подводу, которая сопровождала их по деревне.

Больше у Сивоплеса описывать было нечего, и все отправились к следующему недоимщику.

Таким манером Финоген с понятыми в сопровождении сотского и десятского, под командой урядника Чернова, обошли всех недоимщиков. В некоторых домах им все-таки что-то платили. И тех хозяев они не описывали. А там, где им не давали ни копейки, они требовали открывать кладовки и сундуки. У кого-то взяли новое седло, охотничье ружьишко и еще кое-что в таком роде. И почти во всех домах забирали холст и самовары.

Все описанное добро привезли на сборню и аккуратно разложили по скамейкам. А самовары расставили по окнам. Теперь можно было начинать торги на отобранные вещи, и Никита Папушин опять поехал по деревне. Он стучал в окошко в каждом доме и во все горло кричал:

— Хозяин дома?! На сходку давай! Пристав и старшина будут. Велено всем приходить на торги!..

К вечеру народ потянулся на сборню. В первую очередь, конечно, те, у которых было отобрано имущество. Ну а другие пошли по привычке. Раз начальство требует быть на торгах — значит, хочешь не хочешь, а приходится идти. А потом, всем было любопытно, как будут проходить эти торги.

Я в эти дни к Ивану Адамовичу не заходил и старался не попадаться на глаза приехавшему начальству. Я почему-то здорово боялся пристава, хоть и знал, что ни в чем перед ним не виноват. А на торги я все-таки пошел, спрятался на сборне в темный уголок между печкой и каталажкой и наблюдал оттуда.

Постепенно сборня заполнилась народом. Мужики терпеливо ожидали начала торгов, поглядывая на разложенное посредине сборни добро и на выставленные в ряд самовары. В переднем углу за длинным столом расположились урядники Михеев и Чернов, старшина, Финоген и Иван Адамович. Рядом на скамейке примостились сотский Щетников, десятский Папушин и понятые. Все ждали, когда Михеев откроет торги, так как откуда-то уже знали, что пристав поручил это именно ему. Наконец Михеев встал, постучал по столу и попросил комского урядника приступить к делу.

Тут Чернов подошел к куче добра, разложенного на скамейках посредине сборни, взял собачью доху Никифора Сивоплеса, встряхнул ее несколько раз, высоко поднял вверх и громко сказал:

— Продается собачья доха разношерстной масти. Оценена в три рубля. Кто берет?