На краю света. Подписаренок

Кроме Черной Комы и Медведевой, ясашные инородцы проживали еще в Улазах. Их было здесь десять душ, и считались они инородцами Яринской и Качинской землицы. А в Безкише их было только пять Душ. За рекой ясашных проживало больше всего в Кузурбе (тринадцать душ). Они были тоже Яринской землицы и Ачинского комиссариатства.

Наконец я с грехом пополам переписал эту ведомость. Кузьма Кузьмич взял ее и начал подчеркивать в ней красным карандашом какие-то места. Наподчеркивал, отложил в сторону и сказал:

— Очень хорошо! Теперь я дам тебе другое дело. Тоже об ясашных. И такое же старое, как и это.

И он вручил мне дело «Об учинении выправки о всех нациях и какого исповедания».

Выправка об ясашных в этом деле была небольшая. И написана была разборчиво. Во всяком случае, я прочитал ее без особенных затруднений, хотя и не совсем уверенно. Кузьма Кузьмич следил за мной, одобрительно поддакивал и в заключение сказал: «Вот так и перепиши».

Тут я, заикаясь и заплетаясь, сказал, что я ведомость о ясашных переписал, как вы говорили, хорошо, а оказалось там что-то неладно, и вы всю ее перечеркали красным карандашом. Теперь я напишу эту выправку, а в ней окажется тоже что-нибудь не так…

— Об этом не беспокойся, — сказал Кузьма Кузьмич. — Ошибок в твоей выписке я не нашел и сделал в ней отметки для себя. Так что спокойно продолжай работу. Ты говоришь, мать у тебя из Черной Комы?

— Из Черной Комы.

— А из какой она фамилии?

— Из Тахтиных.

— Тогда внимательно читай эти ведомости. Может быть, найдешь в них кого-нибудь из своих предков по матери.

Теперь я взялся за это второе дело. Оно относилось уже к 1819 году. Новоселовское волостное правление доносит в нем Красноярскому земскому суду, что в селениях Новоселовской волости ясашных язычников шаманского закона не имеется, а имеются ясашные греческого вероисповедания, обзаведшиеся домохозяйством, хлебопашеством и скотоводством.

И дальше давался подробный реестр с перечислением подушно всех ясашных в каждой деревне. Из этого реестра видно, что в Черной Коме проживает тридцать один человек ясашных Яринской землицы, Абалакова улуса, князьца Никифора Тахтаракова, а в Безкише — пять душ той же землицы и того же улуса, князьца Бачатова. Дальше перечислялись деревни на левом берегу Енисея: Имыш — три души, Кузурба — одиннадцать душ, Марьясова — двадцать две души, Бараит — шесть душ.

Среди чернокомских ясашных в этой выправке числился Иван Тахтин с сыновьями Сергеем и Тимофеем. Тут я сообразил, что Иван Тахтин является моим прадедом по мамоньке, а его сын Тимофей — мой родной дедушко. И как только я догадался об этом, мне сразу стало интересно читать и переписывать все эти ведомости и реестры о ясашных инородцах.

Поэтому я с особым рвением взялся за следующее дело «О доставлении сведений об инородцах», относящееся уже к 1854 году. Минусинский земский исправник 30 мая 1854 года приказал Новоселовскому волостному правлению «всенепременно через одну неделю представить ему сведения о всех проживающих в оной волости деревнях и селах — как в срочных работах (то есть в работниках), так и своими юртами — инородцах прежде бывшего Качинского ведомства и составить на них посемейные списки с указанием, какая семья к какому роду принадлежит».

На это приказание волостное правление представило земскому исправнику «Сведения о проживающих в волости инородцах». В этом списке по деревне Черная Кома числится четырнадцать дворов инородцев Качинской степной думы Тинского улуса. На все четырнадцать дворов в деле имелись посемейные списки с полным перечислением всех членов семей каждой фамилии. Из них меня больше всего интересовала, разумеется, семья моего дедушки Тимофея Ивановича Тахтина. Ему было в это время уже сорок два года. У него была жена Дарья Семеновна тридцати трех лет и несколько детей. Но моей мамы, тетки Татьяны, дядьев Екима, Савоси и Ефима в это время на свете еще не было. Они родились позже от бабушки Апросиньи, на которой дедушко женился после смерти Дарьи Семеновны.

Я помнил немного своего дедушку Тимофея. Когда я был еще совсем маленький, мы по дороге в Кому заехали с мамой к ним. Дело было зимой. На дворе трещал сильный мороз. В избе у дедушки было сильно натоплено. И почему-то было много народа. Я еще не понимал тогда, что у дедушки была огромная семья, три женатых сына. И все жили в одной избе, одной семьей. Дедушко сидел на кровати в полушубке, с трубкой в зубах и всеми распоряжался. Говорил он негромко, но наставительно. И все его почтительно слушали. Помню еще, что нас угощали за чаем намоченным на квасу маком и мелко накрошенным, настоянным на соленой воде чесноком, куда надо было макать хлеб, как в сметану. Судя по всему, это было в великий пост. На меня в доме дедушки никто не обращал внимания. Никто меня не приласкал, никто со мной не поговорил. Всем было почему-то не до меня.

Теперь я стал соображать, сколько лет могло быть в то время моему дедушке. В 1854 году ему было сорок два года, а увидел я его лет четырех-пяти, в 1903 или 1904 году. Значит, дедушке было в это время более девяноста лет.