Читаем На краю света. Подписаренок полностью

И тут сход так дружно закричал «Согласные!», что в этом крике совершенно потерялись возражения коряковских, анашенских и проезжекомских гласников. Для близира они начали опять ерепениться, но тут наш Марко Зыков, а за ним и все остальные гласники так заорали на них, что те наконец уразумели, что против всего схода не попрешь. Тогда они махнули на все рукой и стали сговариваться, кого из своих мужиков впятить на эту общественную службу. Когда через некоторое время старшина спросил их, кого они предлагают от своих деревень волостными судьями на следующее трехлетие, они сразу же назвали трех человек — Потылицына из Коряковой, Колегова из Анаша и Сиротинина из Проезжей Комы. Тут некоторые гласники усомнились было насчет анашенского Колегова. Не тот ли это Колегов, который только что брался проверять волостные книги? Но оказалось, что анашенские предлагают совсем другого Колегова. Тот мужик хоть и неграмотный, но другому грамотному даст фору. Потому как сильно сноровистый мужик. И хозяин хороший. В прошлом году выделил старшего сына — дом ему крестовый отгрохал, а нынешней зимой дочь выдал в Улазы… Ну, тут всем стало ясно, что этот Колегов мужик подходящий, и вместе с коряковским Потылицыным и проезжекомским Сиротининым выбрали его в волостной суд на три года.

После этого старшина и Иван Иннокентиевич отпустили гласников на обед и наказали им там поторапливаться, так как впереди предстоят кляузные дела с волостной сметой и волостной гоньбой.

А мне Иван Иннокентиевич наказал вечером непременно приходить на сход, потому что я в любой момент могу ему там понадобиться.

— Видишь, что тут делается, — сказал он. — Это еще вопрос был пустяковый. А вот гоньбу начнут обсуждать и волостные сборы — увидишь, что будет. Кошмар!

После этого он спрятал все денежные книги и документы в железный ящик и отправился на квартиру.

Вечером сход собрался для обсуждения сметы волостных расходов. Как и утром, гласники со своими старостами заполнили прихожую, набились в комнату Ивана Иннокентиевича, в которой я опять устроился в ожидании его приказаний. В помещении было тесно и жарко. Гласники имели усталый вид.

Иван Иннокентиевич со старшиной восседали за своим зеленым столиком, на котором стояла теперь большая лампа-молния. Оба они понимали, что им придется сегодня на сходе очень туго, и каждый по-своему ожидал предстоящие неприятности.

Старшина смотрел на плотную стену гласников перед его столом и сокрушался о том, что он хоть и начальник надо всей волостью, но не имеет над сходом никакой власти. Волостной сход не то что сельский, в какой-нибудь Брагиной или в Глядене. Сельский сход всегда можно повернуть куда надо. А здесь ничего не укажешь, ничего не прикажешь. Что хотят, то и творят. А урядник, вместо того чтобы прийти да урезонить кой-кого, сидит дома, около своей урядницы. И крестьянский тоже хорош. Обещал сам приехать, а вместо того прислал с нарочным бумажку, дескать, управляйтесь как знаете. Бумажка, конечно, дело хорошее, но ею ведь никого не осадишь, не сдержишь.

А Иван Иннокентиевич тоже переживал этот волостной сход, но не подавал вида. Он как ни в чем не бывало сидел за зеленым столом в своей теплой косоворотке и спокойно ждал, когда гласники придут в себя, соберутся с силами и сход сможет продолжить свою работу.

А гласники смотрели, смотрели на старшину и Ивана Иннокентиевича и начали шуметь. Откуда-то сзади послышались бузливые выкрики не тянуть время по-пустому.

Старшина и сам видел, что время уж позднее, и по знаку Ивана Иннокентиевича приступил к делу:

— Сейчас Иван Акентич обскажет вам, сколько, значитца, пойдет у нас на гоньбу, на писарей и на это самое, на чернила, на бумагу, на страховку. Так вы давайте, значитца, говорить обо всем спокойнее. Иван Акентич советует, это самое, говорить обо всем поодиночке. И шуму, говорит, будет меньше, и толку, значитца, больше.

— Как это поодиночке? — послышались голоса.

— Ну, каждый, значитца, сам за себя. Сначала ты, потом, к примеру, я. И так и дале — один за другим. Не скопом, значитца, не оравой, а поодиночке.

— Ты рот нам не затыкай!.. — сразу послышались голоса. — Ишь что удумали — поодиночке… Один за другим! А мне в одиночку-то говорить, может, страшно…

— Еще бы! Скопом-то сподручнее.

— Мы один за другим не приучены. Пусть лягавые говорят поодиночке.

— Вон как этот пузан жарит. Разве мы так сможем.

— Как хотим — так и говорим. Нечего нам зажимать рот.

— Начинай давай! Завел волынку!

— Так я тоже и говорю, что надо начинать, — сказал старшина. — Время позднее, а мы, тово-этово, шумим по-пустому. Уж вы, Иван Акентич, обскажите гласникам эту самую волостную смету, что там у вас и к чему, чтобы они, значитца, знали, за что им платить этот самый волостной сбор.

— Давай скорее!

— Говори, что к чему.

Перейти на страницу:

Все книги серии Память

Лед и пепел
Лед и пепел

Имя Валентина Ивановича Аккуратова — заслуженного штурмана СССР, главного штурмана Полярной авиации — хорошо известно в нашей стране. Он автор научных и художественно-документальных книг об Арктике: «История ложных меридианов», «Покоренная Арктика», «Право на риск». Интерес читателей к его книгам не случаен — автор был одним из тех, кто обживал первые арктические станции, совершал перелеты к Северному полюсу, открывал «полюс недоступности» — самый удаленный от суши район Северного Ледовитого океана. В своих воспоминаниях В. И. Аккуратов рассказывает о последнем предвоенном рекорде наших полярных асов — открытии «полюса недоступности» экипажем СССР — Н-169 под командованием И. И. Черевичного, о первом коммерческом полете экипажа через Арктику в США, об участии в боевых операциях летчиков Полярной авиации в годы Великой Отечественной войны.

Валентин Иванович Аккуратов

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука