На круги Хазра

Пепел, направленный потоком воздуха, пошел было по кругу пепельницы, но лопасти вернулись в прежнее положение, и движение пепла прекратилось.

— Это и есть тот самый диадох, любимец Александра? — спросил Афик.

— Правда, хорош?! — И отца понесло.

Он вспоминал и цитировал на память Плутарха и Аристотеля. Он взахлеб рассказывал о второй свадьбе Филиппа-одноглазого. Причем так, будто был в числе приглашенных.

— …вот, представь себе сцену, представь себе, как будто все происходит у нас на Кавказе. В непотребном виде Филипп отпускает фривольные шуточки в адрес своей первой жены, матери Александра. Что делает Александр? Конечно же, не выдержав, он кидается на отца. На взбешенного Александра — представь себе его лицо, хотя бы вспомни фреску «Бегство Дария». Вспомнил? Отлично! — в свою очередь бросаются телохранители отца. И тут!.. первым выхватывает меч Антиох и заслоняет собою Александра. А, каково, да! Но самое интересное — Александр прилюдно клянется убить отца, Филиппа-одноглазого. Учти, все-все это слышат. И слышит, конечно, Олимпия, приглашенная на свадьбу. И действительно, через некоторое время Филипп погибает. Есть версия, что Александр — отцеубийца. Если это так, какова тогда роль в этом преступлении Птоломея и Антиоха?.. И почему только сыновья всегда недовольны своими отцами?! Не знаешь? А, сын?

Теперь-то Афик понял — отец не просто так рассказал эту историю.

И сразу же стало почему-то неловко и за себя, и за Александра. А потом, когда он справился с этой неловкостью, ему тут же захотелось нанести контрудар.

— …пап, я уезжаю. Я уезжаю отсюда…

— …как? Куда? Насовсем?

— Да. Насовсем. В Москву.

— Причина?

— Оглянись вокруг.

— (…….), — вздохнул отец. — У нас в Академии тоже черт знает что творится. Денег нет. Все кинулись гугенотов искать. В коридорах только и слышно что о Карабахе. Мою статью о хачкарах сначала сократили на пол-листа, потом вообще вернули, сказали: мол, по-вашему получается, наши предки албанцы христианами были? Я им: «А что делать?» А они: «Нет, э, Вагиф-муаллим, сейчас про это нельзя…» Ладно… что-то я все не то… не так… — Отец наморщил лоб, а потом потер его пальцами, словно хотел разгладить морщины. — Ну и каким же тебе видится твое московское будущее? Как ты там вообще собираешься устраиваться?

Афик рассказал, как именно.

— Н-да, — протянул отец, — что-то я тебя не очень представляю в роли электро-газосварщика. Белка тоже хороша, узнаю ее… как можно довериться первому встречному, да еще с именем — Жорж и с отчеством — Иосифович?! — и тут же сам рассмеялся. — Кто знает, а может, твоя мать права? С чего-то же тебе надо начинать. Лимитчик так лимитчик. А ну-ка, паря, налей отцу! Налей-налей. И себе тоже.

«Вот как быстро сдался, — возмутился Афик, — я-то думал, уговаривать будет не ехать, остаться, аргументы подыщет, соответствующие моменту, а он… какой облом…»

Они выпили. Закусили сморщенной докторской колбасой с пожелтевшим майонезом. Отец, уже закуривая сигарету не включая вентилятора, наклонился к Афику, зачем-то взял лупу и, вращая ее в пальцах, как если бы что-то наматывал на нее, сказал:

— А как ты думаешь, кто складывал легенды, те, что уходили, или те, что оставались?

— Не знаю, — честно признался Афик.

Отец опять налил. Еще раз выпили.

А потом отец рассказал, как уходили викинги-норманны, как стояли по колено в воде и проклинали родную землю, проклинали, чтобы никогда не вернуться, чтобы легче было забыть, чтобы на завоеванной новой земле ноги были тяжелые, и как уходил из Ура ремесленник Фара с сыном Аврамом (он тогда был просто Аврамом, без двух «а») и женой его Сарой, и про корабль, затерявшийся в Средиземном море, он тоже рассказал, он еще мог бы говорить и говорить, если бы звонок в дверь (та самая птичья трель, от которой Афик вздрогнул) не прервал его…

Отец, нагруженный ромом трехлетней выдержки, тяжело встал, пошел открывать.

Услышав голос Лейлы-ханум, что-то сказавшей отцу в прихожей, и скорое отцовское: «А у меня сын в гостях…», прозвучавшее как замаскированное предупреждение, как автомобильный сигнал зазевавшемуся пешеходу, Афик внутренне подобрался, решил занять себя повторным исследованием монеты: «Она войдет, — а я весь внимание, сплошная сосредоточенность, сижу, просто разглядываю монету. Она войдет — я скажу, здрасте, а там посмотрим…»

— Салам алейкум, — заглянула в комнату Лейла-ханум. — Ильда бир дэфэ гелирсян. Нэ учун? Нэ олуб?[14]

«Ну вот, — подумал Афик, поднимаясь с кресла в знак приличия, — ведь знает же прекрасно, что я на азербайджанском плохо разговариваю». И решил ответить непременно на русском. Сказал, что в делах весь, что времени нет. А она ему: «С ногой что?» И пришлось по новой плести чушь про подиум и стенд…

— Вагиф, что вы едите?! Вагиф, ну там же обед в холодильнике стоит— да-а.

— Просто хотели мальчишник себе устроить.

— Так… я сейчас… пойду обед вам разогрею. Вагиф, сен меним джаным, сними-да этот халат, переоденься-да, неудобно. — Сверкая бриллиантами и золотом, она подошла к креслу, в котором сидел отец, потянула его за рукав халата.