На крутой дороге

Несколько дней Надежда ходила под впечатлением этой драмы. И по-иному вставал перед нею загадочный образ Андрея Турбая.

И чем больше переживала она подробности исповеди, так живо переданной Субботиным, тем выше поднимался в ее глазах и он сам. Не каждый способен так понять другого, не каждый может сострадать чужому горю. И тяжко становилось при мысли, что именно таких прежде всего может унести война.

— Вишь, — говорила Груня, — подал рапорт — и на фронт! Сам пошел. А небось репей тот не подал! — вспомнила она помощника Субботина.

— Такой не подаст!

— Шкуру свою бережет!

— Точь-в-точь Стороженко! — вздохнула Надежда.

С проводов Субботина они пришли очень поздно, уже светало. Майор проводил их до самого дома. Там, у ворот, на прощанье расцеловались. Пришли домой взволнованные, растревоженные.

Но еще более растревоженной была бабка Орина. Такой сердитой ее еще не видели.

Чтобы разгневать эту ревнивую хранительницу чести солдаток, достаточно было уже одного того, что подруги вернулись домой, под утро, да еще под хмельком. Но их падение зашло в глазах бабки Орины значительно дальше. И повод для этого дала Зина. Она приезжала в то время, когда Груня и Надежда были у Субботина. Вбежала веселая: «Здравствуйте, бабусенька!» — «Здравствуй, доченька! Здравствуй!» — обрадовалась старушка, что Зина, слава богу, пришла в себя после известия о гибели мужа, а то ведь чернее ночи ходила. На радостях расцеловались. Посидеть упрашивала, попотчевать чайком собралась, пока девчата с работы вернутся, — думала, на работе они. Так где там! Хвостом вильнула — и со двора. Мол, в цехе их найду. А в переулке уже газик торчал, и в тот газик майор ее подсаживал. «Ха-ха-ха!» — и только пыль заклубилась за машиной. «Вот бесстыдница ветреная, — ворчала старушка, — то была с капитаном, а то уж с майором! Свежую могилу мужа паскудит!»

Но когда наступила ночь, а Груни и Надежды все не было, ей подумалось, что эта шлендра и их подбила на скользкое! Ох, горюшко, теперь и им бес душу взбаламутит! А тут еще и пора такая предательская наступила — бузины цветение! По себе знала, когда цветет этот чертов кустарник, трудно устоять перед искушением.

«И откуда ты взялась на мою голову!» — честила уже Надежду, которая в одну дуду дудит со своей подруженькой Зиной и внучку с пути сбивает. И себя корила старая, упрекала за неосторожность, за легкомыслие, что дала приют Надежде. «А теперь что делать?» Выбегала в тревоге на улицу, все глаза проглядела. Уже и рассветает, а их все нет. Все, видно, хихаиьки да хаханьки с майорами, капитанами.

И вдруг — царица небесная! — в самом деле майор! До самого дома провожает. Милованья-расставанья… Чуть глаз не лишилась — не то от стыда, не то от ветвей бузины вреднющей, мешавшей все хорошо разглядеть.

Надежда еще издали заметила за кустиком бузины серенький чепчик. Как будто его кто-то бросил на ветку и забыл там. Как только Субботин ушел, чепчик исчез. А хитрая бабка Орина, почесываясь и позевывая, выйдя словно по нужде, встретила их у двери.

— Доброго утра, деточки!

— С добрым утром, бабуся!

— Вижу, трудно вам пришлось в цеху. Осунулись, бедняжки.

— И не спрашивайте!

— Ох, ох, а я ж еще и чайник не ставила. Проспала, старая.

Теперь, когда Лукинична уехала в совхоз, бабке Орине одной приходилось заботиться о них; они еще в постели, а у нее уже картошечка на столе дымится и чайник на плите пофыркивает.

— Так я сейчас, детушки, сейчас. Только руки вымою.

— Не беспокойтесь, бабусенька, мы не голодные.

— Как это так, не голодные? Где же это вы насытились? Не в трактире ли?

— Да нет, не в трактире.

— А ну, дыхните! — вскипела вдруг старуха и крикнула: — Марш в дом! Пусть хоть люди не видят позора!

А уж в доме разошлась, вовсю.

— Так что же это вы, свистухи, вдвоем на одного повесились?!

Почему-то больше всего разъярило старуху то, что их провожал один, и обе с одним целовались у ворот. Вот так дожили! Господи, куда же стыд девался? Где же их совесть, честь?!

Влетело тогда и внучке, и Надежде.

Доставалось им и потом. Только тактику нападения старуха меняла. По опыту знала, что беса надо выгонять не только силой, но и хитростью. Особенно если он, сохрани господь, глубоко въелся в печенки! Тогда надобно и к разуму обратиться и совесть разбередить. Молодость — она всегда огнем дышит. Тут, как в печи: недодержишь — не испечется, передержишь — сгорит. Сами должны соображать, что и когда.

На следующий день она вела себя так, словно бы не только знала, что было с Груней и Надеждой в прошлую ночь, но и слышала исповедь о неверной девушке, сбившей с пути Турбая.

— Ишь, развелось распутства! Ишь! Смотреть противно. С виду ангел, а в душе бес. Еще и не выросла как следует, а уж сегодня с одним, завтра с другим. А почему так? Удержу нету. Раньше хоть бога боялись, греха стыдились. А теперь?

Помолчав, снова повела как из автомата:

— Наглядятся в тех кинах да тиатрах, где, прости господи, голышом вертятся, да и сами так! Много воли дали!