На крутой дороге

А слова, вылетавшие из репродуктора, раскаленными углями жгли сердце:

«Эта война навязана нам не немецким народом, не немецкими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных правителей Германии, поработивших Францию, Чехословакию, Сербию, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие страны».

— Ох, что же теперь будет?

— Неужели и до нас доберутся?

— Сюда? Да ты что? Да мы их!..

— Тише. Не мешайте слушать.

Правительство призывало народ — всех военных и невоенных, мужчин и женщин — подняться на священную борьбу за честь, свободу и независимость своего Отечества.

Какой-то рабочий, а может, и инженер, чем-то очень напоминавший Василя, с такой тоской поглядел на Надежду, как будто прощался с нею. На мгновение и она была не в состоянии оторвать от него взгляда. И вдруг вспомнила, что ей нельзя мешкать. Нужно что-то делать, куда-то идти! Ведь, может, Василь уже дома?

Надежда бросилась домой.

В глазах матери те же тревожные огоньки. Но глаза сухие. Это известие так обожгло ее, что мгновенно высушило слезы. Она ни о чем не спрашивала дочку. Тяжелый камень лег на сердце и не давал говорить. Она только тяжело вздыхала.

Надя оставила Юрасика и отправилась к дяде. Но тот уже ушел на завод. Всегда словоохотливая, тетка Марья на этот раз притихла. Даже разговаривала шепотом, словно боялась, чтобы кто-нибудь не подслушал. Надежда никогда еще не видела ее такой доброй с детьми, которых у нее полон дом: трое своих и двое от двух покойных жен Марка Ивановича. Кроме этих школьников и подростков были еще двое малышей старшего овдовевшего сына Марка Ивановича, тоже воспитывавшихся у нее.

Надежда вернулась домой и снова сразу же ушла к Ларисе, но и ее не застала дома. Направилась было к Миколе, да по дороге свернула к Сашку Заречному, жившему ближе, а проходя мимо остановки, неожиданно вскочила в заводской автобус… Доехав же до завода, почувствовала, что здесь ей делать нечего. И только когда пересела в трамвай, идущий в старое Запорожье, поняла что ей прежде всего надо именно в ту сторону: оттуда она доберется до аэродрома. Десять километров пешком? Ничего. Может, кто-нибудь подвезет. И Надя стала припоминать номер части.

— Гражданочка! Гражданочка! — услышала она, когда вышла из трамвая.

Вслед за ней из вагона выскочил черноволосый летчик с петлицами старшего политрука. Чуть смущаясь, он тихонько, чтобы не привлекать внимание других, промолвил:

— Простите, вам в трамвае кто-то посадил пятно.

Надя только теперь заметила на своем белом платье след от Юрасиковых ботиночек. И на самом видном месте! Она попробовала вычистить, но неудачно. Хорошо еще, что захватила сумочку, — можно было ею прикрывать пятно.

Пока она чистила платье, летчик быстро свернул в переулок. «Ну и глупая я, — упрекнула себя, — Хотя бы дорогу спросила!» На военном аэродроме она еще никогда не была, а этот летчик, наверное, оттуда. А теперь его уже не догнать.

До аэродрома, хотя и с трудом, Надя все же добралась, но там, как в пустыне: никто ничего не знает. А может, только делали вид, что не знают. Некоторые посматривали на нее с опаской: что это еще за птица появилась вблизи боевых самолетов? Направили в штаб. В штабе, как нарочно, никого из начальников не оказалось. Сидели дежурные, которые глядели на нее не то с сочувствием, не то с подозрением. Советовали подождать начальника штаба.

Почти до вечера просидела она. Начальству теперь — она сама это понимала — было не до нее.

Неожиданно в штабную канцелярию вошел тот самый черноволосый летчик со знаками старшего политрука. Дежурный, вытянувшись, начал было докладывать ему, что вот, мол, гражданка якобы ищет своего мужа, но летчик, не дослушав, обратился к Надежде, словно к знакомой:

— А почему же вы мне в городе не сказали, что вам сюда? Я бы вас подвез. Как, вы говорите, фамилия вашего мужа?

— Дончак Василь Петрович.

— Дончак… Дончак… — силился припомнить старший политрук. И обратился к дежурному: — Кто знает Дончака? Постойте: русый такой, интересный? Лейтенант?

— Да, да! — обрадовалась Надежда. — Лейтенант. Русый…

Но тот больше о Василе ничего не знал. Он был из другой части. Василя он припомнил лишь по его выступлению на недавнем партийном собрании. Все его звонки и попытки чем-нибудь помочь Надежде остались безуспешными.

Надежда шла с аэродрома, как человек, которому неожиданно нанесли тяжелую рану. О чем она дома только догадывалась, здесь подтвердилось: Василь уже выбыл на фронт.

И удивительно: рана была очень глубокой, но боли Надежда не ощущала. Казалось, ее беспокоит не то что Василь в опасности, а что он увез с собой свои сомнения в ней.

Так сгоряча не чувствуешь боли в бою, когда тебя только что задело пулей, и лишь потом приходят страдания и муки!

От старого до нового города около часа езды. Надежда сидела в уголке трамвая и думала о своем. Вагон гудел десятками голосов, а ей слышался лишь один. Смотрела в окне, но, как и вчера на пароходе, куда бы ни падал ее взгляд, перед глазами стоял только он, Василь.