На крутой дороге

На дворе поднялась буря. После дневного зноя и душного предвечерья она внезапно, как гром, обрушилась на землю — рванула деревья, зашумела, загудела, закружилась облаками черной пыли и загрохотала по железным крышам, будто по ним понеслись кони. Стемнело. А буря не унималась, становилась все грознее. Рвала, метала, разбрасывала все, что попадалось ей на пути, словно хотела сорвать с места город и пылью развеять его по степи. Где-то вблизи жалобно дзинькнуло стекло. Это у соседки не была закрыта оконная створка. Задребезжало и звякнуло о камень пустое ведерко, висевшее на колышке, и полетело, покатилось по двору вприпрыжку, точно перепуганный щенок, огрызающийся на бурю. Холодные струйки дождя, прорвавшись сквозь щели окна, брызнули Петру Михайловичу в лицо. Вдруг небо озарилось яркой вспышкой молнии и грозно, жутко загремело над городом.

Профессор по-прежнему ждал Яшу и Чубатого, но ни один из них не появлялся. Только буря продолжала свистеть и гоготать за окном: все чаще сверкали молнии, и все ближе, все громче трещало, лопалось небо.

«Так бывает лишь в романах, — подумал Петр Михайлович, — когда автор к буре в душе человеческой нарочито приобщает бурю в природе. Как жаль, что это не роман, а самая настоящая, суровая действительность!..»

Наконец в окно трижды постучали. Постучали тихонько, словно бы выбивая пальцами дробь. Так всегда стучал Яша. Профессор немедленно открыл дверь, и вдруг через порог переступил мокрый от дождя жандарм.

— Вы ко мне? — настороженно спросил профессор по-немецки.

— Да, к вам, — ответил тот на чистом украинском языке. И, заметив тревогу и недоумение в глазах профессора, улыбнулся и заговорил по-немецки:

— Я к вам, Петр Михайлович. Помните, как на одном из экзаменов в мединституте вы поставили мне двойку по хирургии только за то, что у меня всегда красовалась двойка по немецкому?..

Он снова перешел на родной язык и подал записку от Грисюка.

Профессор узнал своего бывшего студента. Это был талантливый юноша, который отлично усваивал все дисциплины, но почему-то долго и упорно бойкотировал изучение немецкого языка. И в самом деле, однажды профессор нарочно поставил ему двойку по своему предмету именно для того, чтобы заставить его ликвидировать «хвосты» по немецкому языку.

Внезапное появление бывшего студента с запиской от Грисюка вызвало у профессора много волнующих воспоминаний, а главное, вдохнуло надежду на успех задуманной операции. Ведь лучшей кандидатуры «офицера» в спасательную группу по освобождению рязанца, как этот студент, и не придумать.

Но когда он прочел шифрованную записку Грисюка, его тревога не уменьшилась. Грисюк, понимая сложность обстановки, намеренно не отпустил Яшу и прислал к нему студента в форме жандарма.

В партизанском отряде тоже создалось трудное положение. В результате последних боев несколько бойцов и командиров получали тяжелые ранения. И Грисюк в своей записке даже не упомянул о возможности или невозможности освобождения заключенных из вагона номер один. Он писал совсем о другом — просил профессора срочно прибыть в отряд оперировать тяжелораненых.

Петр Михайлович заколебался: он оказался в положении отца, два сына которого одновременно попали в опасность, и сам не знал, кому из них раньше помочь.

Но на войне промедление недопустимо. Профессор быстро накинул плащ и, не думая, сможет ли он, такой больной и слабый, добраться до леса, последовал за студентом.

На дворе бушевал ливень. Вспыхивали молнии. Улицы, дома, строения то и дело озарялись грозно-синим пламенем. Гром трещал и гремел непрерывно.

Пользуясь непогодой, профессор и его бывший студент никем не замеченные переползли улицу, на которой находился немецкий пост, и по глухим переулкам, то прижимаясь к заборам, то вновь двигаясь ползком по грязи, выбрались за город. Буря помогла им незаметно пройти заставы.

Там их ждали три всадника и оседланные лошади. Профессор Буйко ездил верхом еще в детстве и потому сначала чувствовал себя на коне неуверенно. Два всадника, выполняя приказание Грисюка, ехали рядом, готовые в любую минуту подхватить и поддержать его. Но, стремясь как можно скорее добраться к партизанам, которые снова воскресили в нем надежду на спасение рязанца, профессор незаметно для себя быстро освоился с седлом, с ритмом движения, и вскоре кони помчались галопом.

В лицо ливнем хлестала буря. Стрелами пылали, метались по небу молнии. А навстречу буре стремительно мчались всадники.

XI

В небольшом шатре из плащ-палаток на примитивном, наспех сколоченном столе тяжело стонал раненый. Свет карманных фонариков падал на его бескровное лицо, на котором четко выделялись черные линии бровей. Это был Саид.