На крутой дороге

Решение Грисюка о месте профессора в походе вызвало общее оживление. Было видно, что командиров групп этот вопрос также волновал.

— Разрешите, товарищ командир, — вскочил Бовкало. — Разрешите мне взять Петра Михайловича. В моей группе для него на все сто неприкосновенность обеспечена. А ежели что, то за моими конями немцы и на самолете не угонятся!..

— Ни в коем случае, — горячо возразил Васько Чубатый — командир группы автоматчиков. — Кто-кто, а конники никогда без потерь не выходят из боя. Безопаснее всего товарищу доктору идти на прорыв с нами, автоматчиками. А какие у меня хлопцы, какая сила огня, — сами знаете!

— Мой возражал! Совсем возражал! — вспыхнул Саид. — Разрешите, товарищ командир, мой слово слушать.

Грисюк уже поднял было руку, чтобы прекратить эти ненужные споры, но выражение лица у Саида было таким настойчивым и в то же время умоляющим, что Грисюк не мог отказать ему.

— Только коротко, — предупредил он.

— Я короткий, товарищ командир. Очень короткий скажу. Мой атец и мой мать имели двадцать два сына и адин сестра мой. Мой атец и мой мать очень любил детей. Но все они памирали. Паживот, паживот и памирал. Атец мой и мать очень гаревали. Атцу говорили: «Ты бога не нашел, Расул. Ищи бога, он сохранит твой дети». Атец малился. Он звал аллаха, прасил Магамета — ни памагал: Атец искал новый бог. Он абратился к Христосу, малился его матери, малился атцу его; пазнакомился со всеми его министрами — Иван, Матвей, Лука, всем толстый свеча ставил — ни памагал. Он малился всем богам вместе — и мулла звал, и поп звал — тоже ни памагал. Так все двадцать адин сын и адин сестра памирал. И никто не резал их, никто не стрелял их. Сам памирал. А мине, товарищ командир, немецкий мина убил. Совсем убил и кишка разворотил. Товарищи гаварили мне: «Саид, прощай!» А пришел доктор и сказал мне: «Ты будешь жить, Саид!» Он брал кинжал, кавирал мине живот, кишка кавирал, и я жить стал. Атец писал бы мне: «Саид, ты нашел свой бог. Храни его больше, чем свой жисть!» Гавари теперь, товарищ командир, в чья группа пайдет товарищ доктор?!

Если бы кто-нибудь другой на таком совещании и в такое напряженное время стал столь многословно изъясняться, его бы сразу призвали к порядку. Но все знали, что Саида ничем не остановишь, и все чувствовали, что у Саида действительно самые веские основания взять к себе профессора, хотя каждый считал, что только сам мог бы обеспечить Петру Михайловичу наибольшую безопасность.

— Я пойду с тем, — сказал профессор, — с кем командир прикажет.

— Да, да! — подхватил Грисюк.

Если бы он вник в только что произнесенное «краткое слово», он давно бы остановил Саида. Но он не слушал его: профессор задал ему загадку о неизвестной кандидатуре врача, и это почему-то беспокоило Грисюка.

— Через час выступаем. Готовьтесь! — приказал Грисюк командирам подразделений.

Расходясь по группам, командиры с улыбкой комментировали «слово» Саида, копируя: «Мой атец, мой мать…»

Когда все разошлись, Грисюк подошел к профессору и нетерпеливо спросил:

— Кого же, Петр Михайлович, вы думаете послать?

— Пойду сам.

«Я так и знал», — подумал Грисюк. Он стоял посредине палатки и долго ничего не отвечал профессору. В кожаной тужурке, по-походному перетянутый накрест ремнями, при тусклом свете карманного фонарика, он вдруг еще больше вырос и походил в эту минуту на тревожно задумавшегося богатыря. Безусловно, такое задание может выполнить не каждый. Что и говорить, задание очень сложное, с ним может справиться только такой специалист и такой человек, как Буйко, но рисковать профессором было бы легкомысленно. К тому же в селах Петра Михайловича все знают, его могут там скоро разоблачить.

— Нет, Петр Михайлович, — решительно сказал Грисюк. — Вас я туда не пущу!

— За раненых отвечаю я, — ответил профессор.

— Там теперь очень опасно. Вы и так уже пережили столько тревог и горя.

— А разве кому-нибудь другому будет легче? Нет, нет, Антон Степанович, именно мне и нужно идти. Меня знают в селе. На случай чего, есть кому предупредить и спрятать. А главное — раненые меня ждут. Сами понимаете, в каком состоянии Коля Полтавец…

— У нас найдется такой врач, который сможет оказать помощь Миколе, — не сдавался Грисюк. — А вы человек уже в летах. Больной. В отряде вам все-таки будет спокойнее.

— Я не могу быть спокойным, когда знаю, что где-то умирает человек.

Грисюк понимал, что его уже не остановишь. Ясно, что Петр Михайлович все это уже хорошо взвесил и обдумал. К тому же его рассуждения были очень логичны. Действительно, в селах его уважают, будут оберегать, и сложную операцию, которую необходимо сделать Миколе Полтавцу, лучше всего сделает именно он. Но примириться с мыслью, что профессор идет на такое опасное задание, не мог. И он старательно подыскивал новые, еще более убедительные аргументы:

— Вы не имеете права рисковать!

— На войне все рискуют, — отмахнулся профессор. И с присущим ему юморком улыбнулся:

— Да и чего это вы всякими страхами словно бы на «ура» меня берете: опасно, опасно! Волков бояться, так и из лесу не выходить?

— Вы шутите, Петр Михайлович.