На крутой дороге

— Где-нибудь в коридоре, — ответили ему.

Надежда подняла голову и только теперь заметила, что невзначай оказалась под раскрытым окном комнаты, из которой только что вышла.

— Позовите ее, — попросил Хмелюк. — Только живо. Ее в партком вызывают. — И виновато добавил: — Эх, опять мне нагорело!

— За что?

— Не спрашивайте.

Неожиданно в этот разговор ворвался голос Лебедя. За шумом дождя поначалу трудно было разобрать, зачем он пришел и чего добивался, но чувствовалось, что Лебедь был чем-то возмущен.

— А вы уверены, что это поклеп на нее? — бросил кто-то иронически.

— Совершенно уверен! — решительно прозвучал голос Лебедя. — Не доверяю я Стороженку. За кого хотите меня принимайте — не доверяю!

Надежда встрепенулась. У нее было такое ощущение, словно кто-то неожиданно протянул ей руку у края пропасти и не дает упасть. Это была первая рука, дружески протянутая ей в новом горе, и это была рука Лебедя. Не ждала Надежда, чтобы сейчас, когда на нее обрушилось тяжкое обвинение, поколебавшее доверие к ней даже друзей, чтобы в эту минуту кто-то отважился так смело и горячо встать на ее защиту.

Зашумела от ветра листва. Шум совсем заглушил голоса за окном. С еще большей силой разразился ливень. Из водосточной трубы фонтаном била вода. Но уже ничто не могло залить ту теплоту, которая со словами Лебедя проникла в скованную холодом душу, и уже никакой шум не мог заглушить голоса истинного друга.

XV

События на фронте разворачивались стремительно. Они напоминали бурю, хотя еще и далекую, но небывало грозную, которая нарастала и приближалась с неимоверной быстротой, ломая границы, меняя направление боевых операций, все глубже и глубже проникая в сердце страны.

Из сообщений Информбюро постепенно исчезали названия районов, где еще недавно кипела битва; не упоминались больше Брест, Гродно, Шяуляй, Каунас; все реже встречались Минск, Львов, Черновцы; появились новые очаги жестоких боев, вспыхнувших уже на Псковском, Смоленском, Новоград-Волынском направлениях. Враг нагло рвался к Ленинграду на севере и к Одессе на юге.

Война все острее давала себя чувствовать и далеко от фронтовой полосы. Ее жгучее дыхание все глубже пронизывало жизнь завода, снимая у некоторых пелену розового оптимизма с глаз, вмешиваясь в производственные процессы, внося коррективы даже в личные отношения.

Еще недавно Морозов скептически относился к женщинам, работающим в цехах. Но после проводов новобранцев, когда в кабинет к нему пришли жены фронтовиков с требованием поставить их к станкам, на которых работали мужья, он уже не знал, как и отблагодарить их за это. Те же обстоятельства вынудили Шафороста, который только вчера добился удаления Надежды из цеха, отменить свой приказ и поручить ей важное задание.

— Ты хоть расскажи, доченька, что там с тобой случилось? — спросила Лукинична, когда Надежда после дождя прибежала домой вся мокрая, в грязи, чтобы переодеться.

— Ничего, все в порядке, — ответила Надежда, поспешно целуя мать и сына, и снова побежала на завод.

— «Ничего, все в порядке», — повторила, вздыхая и глядя ей вслед, Лукинична. — Такая же ты, как и дядя: все намеками да отговорками…

«Такая же, как и дядя», — застрял в голове материнский упрек.

Действительно, дядя и сегодня отделался отговорками.

Вот уже она побывала у Шафороста и снова работает в цехе, но и сейчас не может постичь, что же все-таки произошло. Она понимала: ей поручили выполнять обязанности сменного инженера не только потому, что уход новобранцев внезапно освободил в цехе две инженерные должности. Видимо, это назначение было как-то связано с памятным вызовом к Стороженку. Что-то значительное произошло и в парткоме, но что именно, об этом знал только дядя.

Во время ливня, почти сразу же после того, как Стороженко направился в партком, туда прошел и Марко Иванович. Сквозь седую завесу дождя Надежда заметила, что он был необычайно возбужден, даже забыл набросить на себя плащ. Надежда побежала за ним. Кричала, звала, но он не слышал. Вскоре Стороженко выскочил из подъезда, словно его вытолкнули оттуда, а дядя еще долго оставался там. Уже и ливень утих, а он все не появлялся. Наконец вышел и сразу же заметил Надежду.

— Где ты была? — накинулся на нее Марко Иванович, как будто не она его ждала, а он ее. Но в то же время чувствовалось, что он был чем-то глубоко взволнован.

— Что произошло, дядюшка? — с тревогой уцепилась она за дядин рукав, ища в его глазах ответ на главное — на вопрос об отце.

— Ничего, дочка, все в порядке, — обнял он ее.

— Но ведь заявление? — с трепетом допытывалась Надежда.

— Пусть это тебя не волнует, — пробурчал он. — Мало что кому в голову взбредет. — И сразу же перевел разговор: — А ты вся мокрая! Кто это тебя так выкупал? Словно из Днепра вытащили. Ах ты, девчонка! А ну, марш домой! Марш, говорю! Переоденься — и немедленно в цех! — Шлепнул ее, как маленькую, и уже весело сказал: — Вот еще инженер — там ее ждут, а она тут под дождем нежится!..

Вот и все, что сказал ей дядя в ответ на мучивший ее вопрос.