На крутой дороге

Государственные интересы Стороженко понимал по-своему. Они рисовались ему как нечто неземное и потому не каждому доступное; он резко противопоставлял их интересам посетителей, которые ежедневно проходили через его кабинет и, казалось, только и ждали удобного случая посягнуть на эти государственные интересы. Когда кто-нибудь из разнорабочих просил перевести его в подручные слесаря, у Стороженка прежде всего возникало подозрение: «Ишь, и этого на длинный рубль потянуло!» Когда же рабочего поддерживал и мастер, он внимательно проверял, нет ли тут какой-нибудь махинации или семейственности. До войны в газетах часто появлялись фельетоны, направленные против семейственности в учреждениях, — и он, как человек бдительный, перенес это предостережение и на производство.

Когда на завод оформлялся техник или инженер, Стороженко прежде всего интересовался не деловыми их качествами, а «чистотой» анкетных данных. Анкетам, автобиографиям, справкам он придавал исключительное значение, проверял — каждую графу чуть ли не через лупу; пока, бывало, тщательно не ознакомится с личным делом новичка, пока не изучит всю его родословную, в приказ не пропустит.

«Человека надо видеть в его диалектическом развитии!» — сурово поучал он своих подчиненных, делая многозначительное ударение на слове «диалектическом», которое зазубрил в политкружке, понимая суть диалектики, правда, по-своему.

Всегда хмурый и надменный, строгий и недоверчивый, Стороженко быстро заслужил прозвище «страж», но не только не обижался на него, а даже гордился им.

Особенно его настораживали вновь прибывшие, которые, почему-то обойдя отдел кадров, обращались непосредственно к руководству. В этом он непременно видел что-то подозрительное: либо тут пренебрежение к его личности, либо у прибывшего не в порядке анкетные данные, и он пытается скрыться за резолюцией начальства.

Именно поэтому еще при первой встрече он так ощетинился на Надежду, явившуюся к нему с визой Морозова.

А теперь он уже окончательно уверился, что она не только сомнительная, но прямо-таки подозрительная личность. Допустить аварию, да еще в военное время! Нет, это не случайно. Тут не просто ошибка. Это ему стало ясно еще вчера после совещания, и он возмущался либерализмом начальства, которое ограничилось только увольнением ее из отдела. Он сразу же почувствовал, что авария имеет более глубокие корни, стал выискивать их. Не ходил на обед, отказался от отдыха, целую ночь не спал, а все же докопался.

— Ну, гражданка Шевчук, — заговорил Стороженко, когда Надежда села, — пишите заявление. Вот ручка, бумага. Пишите.

— Может, я сначала выслушаю, что вы мне предлагаете? — спросила Надежда, не понимая, на какую работу он хочет ее направить и куда писать заявление.

— Заявление можно адресовать и на мое имя, — объяснил Стороженко.

— А о чем же писать?

— Вам виднее, о чем.

Надежда бросила на него колючий взгляд.

— Не понимаю.

— Не понимаете? — поднялся Стороженко с посуровевшим лицом.

Эта особа уже начинала его раздражать. Перед ним сидела дочка заядлого белогвардейца, которая, скрыв свое происхождение, пролезла на завод, совершила диверсию, а теперь строит из себя невинную. Да еще так нагло! «Нет, птичка, ты уже у меня в силках!»

В том, что отец ее белогвардеец, у Стороженка сомнений не было. Этому есть неопровержимое доказательство. Вот здесь, на столе, в папке, лежит заявление паровозного машиниста, который знал отца Надежды еще до революции — одно время они вместе работали каталями на юзовских домнах — и который во время гражданской войны, к своему величайшему удивлению, встретил Михайла Шевчука, отца Надежды, в форме офицера белой армии. В заявлении подробно указано, где, когда и при каких обстоятельствах машинист его видел. Это было в июле 1920 года на станции Мелитополь, где машинист в те дни скрывался от мобилизации белых.

Заявление, хотя и было написано под нажимом Стороженка, сомнений не вызывало, так как автор его был человеком всеми уважаемым и честным. И поэтому Стороженка интересовало не столько то, кем был ее отец, сколько то, где он находится сейчас и не от него ли тянутся нити к аварии в цехе.

Он стремительно поднялся, одернул на себе военную гимнастерку, которую для солидности не снимал и в жару и которая под мышками уже чернела от пота, поправил ремни, тяжелую деревянную кобуру и грозно выпрямился перед ней.

— Скажите лучше прямо, где ваш отец?

— При чем тут отец? — проговорила Надежда. — Вы же знаете, что он погиб.

— А может, не погиб?

Надежду будто током ударило, она даже откинулась от стола.

— Не погиб, говорите?

— О! Ты, я вижу, артистка!

И чтобы долго не возиться с нею и прекратить эту ее игру в невиновность, он положил перед ней заявление, прикрыв ладонью подпись.

— Читай!

У Надежды зарябило в глазах. Прочитав, она какое-то мгновение сидела неподвижно, закрыв лицо руками, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.

— Ну а теперь что скажешь? — наступал Стороженко.

— Ложь! — вскочив, закричала в отчаянии Надежда. — Ложь!