На крутом переломе

Никаноров, вспомнив все это, теперь четко представлял, о чем он будет говорить сейчас, здесь, на собрании рабочих инструментального цеха, намеченном на пересменок, в главном пролете цеха, где могли свободно разместиться обе смены — первая и вторая, где лилась уже из динамиков маршевая музыка. Скажу, что завод переживает сегодня нелегкие, труднейшие времена. И чтоб они быстрее закончились, мы рассчитываем на ваш активный и добросовестный труд. Как вы знаете, коллектив завода получил на несколько миллионов импортного оборудования. Половина его уже не работает. И чтобы оно все не стало мертвым грузом, нам, как воздух, нужен инструмент. Наш, отечественный. Стойкий и качественный. Обязательно, как это было на предыдущих встречах, кто-то задает вопрос: «А разве нельзя было вместе со станками купить и инструмент?» Поясню, что представители завода там, за рубежом, тоже вначале так думали. Однако оказалось, что инструмент очень дорогой: стоимость шести его комплектов равна стоимости одного станка. А ведь за все валютой приходится расплачиваться. Спрашивается: зачем понапрасну перекачивать золотой запас страны? Вот поэтому мы и говорим, что заводу нужен наш, отечественный инструмент…

Выйдя из инструментального, Никаноров не спеша направился в цех автонормалей, где его ожидал Бухтаров, еще один единомышленник, на которого можно положиться как на самого себя, которому мог доверить любое ответственное задание. Ведь требовалось как можно быстрее насытить многочисленных потребителей продукцией. Все они с нетерпением ожидали, когда наступит такой час. До него оставалось неизвестно сколько, думал Никаноров, но уже меньше, чем было. Хотя по-прежнему телеграммы со слезными просьбами выслать гайки, шурупы, стеклоподъемник и прочий крепеж, с угрозами обратиться на самый «верх», с объяснениями и тому подобные — следовали точно по адресу: улица Парижской коммуны, директору завода «Красный вулкан».

Напрягаясь, завод набирал скорость, на ходу перестраивал производство и отношения, обретал силу.

Глава IV

Много дней, волнуясь, Кудрин ожидал, когда Никаноров придет в цех, давал всем раскрутку, чтоб поддерживали должный порядок. А Никаноров все не шел, будто позабыл дорогу. Собственно, зачем ему приходить, если обстановку знает — я же не раз на совещаниях докладывал, вводил его в курс дела. Да и на оперативках он всегда немало времени отводит работе цеха. В принципе, какое мне дело, придет Никаноров или не придет. Надо работать, как работал, и весь разговор. Потеряв терпение, Кудрин перестал ожидать директора. Обычно он с утра крутился возле центрального входа, неподалеку от весовщицы. А теперь, как и прежде, шел в свой кабинет, приглашал начальника ПРБ, брал у него данные и ходил по участкам, накачивая руководителей за непропадающий дефицит. И вот однажды, уже после восьми, когда все и вся должно было работать, а не работало, появился Никаноров. Обошел весь цех, поговорил с мастерами, рабочими, а потом увидел Кудрина, спешившего к нему со всех ног. «Сейчас он мне врежет, — подумал Кудрин, — да если при всех — вот стыдоба будет!» Однако для разговора Никаноров неторопливо поднялся в кабинет начальника цеха, который находился чуть не под самой крышей.

— Собирать ИТР не будем, — начал директор. — Я скажу вам, Роман Андреевич, честно и откровенно: в цехе хозяина не чувствуется. Увиденное меня поразило. На складе готовой продукции — ногу сломаешь. Термичка — сущий ад. Почему вентиляция не работает? Не знаете? Тем хуже. Пресса через один работают. Второй участок — одно масло. Пройти нельзя. В раздевалке, под скамейкой, пьяный грузчик спит. Никакой дисциплины. И ко всему, что неудивительно, сорвали поставку запорожскому заводу. На первый раз выговор вам. Об этом на оперативке скажу. Если еще такое повторится — пеняйте на себя.

И ушел.

«Уж лучше бы, как батя, при всех матюкнул разок-другой, и было бы легче. Да, сладкой теперь моя жизнь не будет. Хотя Каранатов в обиду не даст. Но ведь и он, пусть и второй секретарь райкома, а все время сдерживать Никанорова не сможет? Неудобно. Все знают про нашу с ним дружбу. Да, ситуация. Ну, сухарь, чиновник, погоди, когда-нибудь и на моей улице будет праздник».

Если бы Кудрина спросили: «Почему вы не любите Никанорова?» — сразу ответить Роман Андреевич затруднился бы. Что значит «не люблю»? Дело тут не в любви. Наверное, все в неприязни друг к другу. С чего и когда это началось. Сколько угодно думай, гадай — не отгадаешь. Неприязнь к Никанорову началась у Кудрина с любимой своей дочери — с Любы. Кудрин гордился, что гены отца и ей передались — она прекрасно пела, аккомпанировала на гитаре. Отбивала чечетку не хуже братьев Гусаковых. И уже в школе ярко показала себя и не скрывала своей мечты стать актрисой. В театральное поступила легко. Вскоре и там стала звездой своего курса.