На крутом переломе

Неподалеку от жены и дочери, заметил Кудрин, стояли небольшой чемодан и какая-то не отечественного производства сумка, на которой лежали шляпа и перчатки дочери. «Импортная сумка — это все, что она приобрела в свое отсутствие. Может, Арнольд и в самом деле помог ей найти себя?» И в сердцах бросил:

— Возвращение блудной дочери?

— Ладно, Рома, с кем не бывает. Мало ли подлецов на свете. — Не то спросила, не то ответила жена. Потом тихо добавила: — Переживем.

— «Переживем»! — передразнил он жену. — Помнишь, я тебе говорил, что добром ее дифирамбы малому не кончатся! Дожили! Незамужняя дочь аборт сделала! А что дальше? Может, рожать не будет совсем? — Он даже испугался своих слов. Эта ужасная мысль поразила его, и вслух он произнес чуть ли не шепотом: — Тогда что, я без внуков останусь?

— Опять ты за свое, Рома? Ну, не трави душу. И без того горько. Главное, чтоб все образовалось, не расползлось по улице. Не дай бог, кто узнает!

— А что случилось? Конкретно, реально? — допытывался Кудрин. — Мне-то хоть расскажите?

— А чего рассказывать-то, — начала жена. — Ушла она на занятия, а их отменили. Вернулась домой, к нему, а у него — другая женщина.

— Ну и что, мало ли какие дела?

— Она у него в постели. «Дела-а».

— Этого надо было ожидать. — И Кудрин почувствовал, как ему стало душно, расстегнув воротник рубашки, спросил у дочери: — Ну, а он что?

— Что? Говорит, смотреть на эти вещи проще надо.

— Вот подлец!

— Да еще какой, — согласно закивала головой жена. — Убивать таких мало.

«Боржоми что ли выпить, аж во рту пересохло. — И Кудрин ушел на кухню, думая: — Вот какая история! А я тоже хорош — напал на родную дочь. Лучше бы сказал ей что-нибудь утешающее. А может, и говорить больше ничего не надо, — пусть сильнее прочувствует. Да и слов таких в данный момент у него не было».

Вскоре семья Кудриных зажила как и раньше, будто бы ничего и не произошло. А когда соседи или знакомые спрашивали, где так долго пропадала Любаша, уверенно отвечали: на гастролях и съемках. В городе и в самом деле шли съемки нового фильма, и многие из театрального училища в них были заняты. К началу занятий Люба отдохнула, посвежела. Все это время она почти никуда не выходила из дома: часами лежала на диване, читала книги или вязала. Если требовалось, охотно помогала матери по хозяйству и в квартире, и на даче, в саду, где бывала теперь особенно охотно.

Кудрин радовался, что все напасти, обрушившиеся на семью в последнее время, миновали их пока без особо больших последствий. Тихо и вроде незаметно произошло возрождение к жизни самой дочери. Ее особенно приободрило, что ей дали небольшую роль в новой пьесе, которую готовил к постановке областной академический театр драмы. А вскоре о молодой актрисе, получившей свою первую роль в жизни, корреспондент молодежной газеты по заданию редакции стал готовить что-то вроде зарисовки или репортажа. «Пока, — делился он с ней своими планами, — окончательно еще не созрело, как подам все. Может, это будет репортаж с трех площадок. Или что-то в этом роде. Но мне надо набрать материала». В этих целях он несколько раз провожал Любу до самого дома. «Уж опять не любовь ли? — с тревогой подумал Кудрин однажды, когда приехал из сада на своей машине и увидел их мирно беседующими на скамейке возле дома. — Зачем афишировать — пусть и деловые — эти встречи? Как бы опять чего не случилось. Знаем мы ваши сидения.» Однако Люба успокоила и сказала, что она один раз обожглась — больше этого не повторится.

Кудрин успокоился. Это длилось недолго. Вскоре в размеренную жизнь его дочери ворвался Борис Никаноров.

Глава V

Прием людей Никаноров считал делом трудным, готовился к нему тщательно, понимая, что люди идут от крайней нужды, когда подопрет так, что терпеть им больше нет сил, а решить вопрос может только он, директор. Вот и в этот раз. Молодая пара — оба ладные, красивые — крепко расстроила его. Он сидел и смотрел на них, завидуя их молодости, тому, что им все только еще предстоит пережить, и внимательно слушал, наблюдая. Сколько было обиды, боли в их глазах, когда они, перебивая друг друга, рассказывали о своих мытарствах. Живут на частной. Снимают комнатенку в двенадцать квадратных метров, а платят за нее большие деньги. Он — вальцовщик, она — стерженщица. Оба учатся на вечернем отделении политехнического института. На занятия ходят поочередно. Сразу обоим нельзя: не с кем ребенка оставить. Стоят в очереди на жилье.

Особенно волновалась жена. Леной ее звали. Раскраснелась, распалилась и смело высказала все, что думала.

— Поймите нас, Тимофей Александрович. Никого из родных у нас нет. Мы детдомовские. Видим, что с жильем трудно. Но ребенка-то, нашего ребеночка, неужели нельзя устроить в продленную группу или в интернат? Мы уже сколько раз приходили к помдиректора. А он встретит, вроде поговорит душевно, обстановку раскроет и приглашает еще раз, дескать, может, что и подвернется. Ну что же это такое? Тимофей Александрович, помогите! Соседей упрашивать, чтоб с ребенком посидели, я больше не могу. — И она расплакалась.