На крыльях АДД

На нашем аэродроме было пусто. Полк улетел на задание. Мы сели. Самолет еще не закончил пробег, а я, открыв фонарь, приподнялся на сиденье и, надрывая связки, закричал:

— Бо-ом-бы-ы-ы!

Меня поняли сразу. В эскадрилье забегали, засуетились. Откуда ни возьмись, появились бомбы, лебедка для подвешивания. Вооружейники работали как маги. Минута, другая, третья…

— Все, готово!

— Молодцы, спасибо. От винто-ов!

И вот мы отбомбились, отошли от цели, взяли курс домой. Я весь в напряжении: ну когда же, когда?!

Придирчиво вслушиваюсь в работу двигателей: может уже есть какие симптомы? Нет. Моторы поют, урчат: "Ровно-ровно-ровно-ровно!" Ничего похожего!

Я обескуражен: неужели обманулся?

Под нами линия фронта. Надо снижаться. Идти над своей территорией на такой высоте рискованно: свои могут обстрелять из зениток. И снижаться боязно. Ну, когда же, когда?

И тут сдал мотор. Левый. Хорошо сдал, красиво: с искрами, с дымом, Я даже подпрыгнул от радости. Вот оно! Что я говорил?!

Быстро принимаю меры к ликвидации возможного пожара.

— Заяц! Свяжись с КП, передай: "Отказал левый мотор. Идем на одном. Приготовьте посадку".

Я счастлив. Мои предчувствия оправдались, и совесть моя чиста. Ах, какой же опасности мы избежали! И это все Щербаков. Был бы на его месте сухарь, флегматик, хлебать бы нам горе полными ложками…

Наутро наш самолет был опять набит до отказа. Но это уже другой самолет — новый. Мимоходом в штабе мы встретились с Щербаковым. Командир сделал движение, будто хотел обнять меня. У меня был такой же порыв, но кругом люди. Мы только переглянулись и поняли друг друга без слов. Слегка коснувшись пальцем моей груди, он спросил:

— Ну, как, а сегодня тут в порядке?

О, сегодня тут было в порядке! Я засмеялся:

— Еще бы!

— Ну и ладно! Сегодня по маршруту опять гроза. Но сейчас это уже хорошо. Мы выпустим тебя пораньше, чтобы ты мог вернуться домой затемно. Понял? — И прошел.

Я смотрел ему вслед, не веря своим ушам. Да при такой ситуации полет этот будет увеселительной прогулкой! Вернуться затемно, подумать только!

Мои пассажиры, уже одетые во всю свою амуницию, лежали поодаль, курили. Только девушка была в стороне, и возле нее увивался Заяц.

Я подошел и лег возле старшего группы. Это был лет сорока, коренастый, с артистической внешностью мужчина. Крупная голова его с рыжеватыми волосами была разделена безукоризненным пробором. Нос с горбинкой. Густые нависшие брови. Голубые глаза смотрели важно и надменно. На среднем пальце левой руки красовался перстень с крупным бриллиантом. Он лежал на животе, закинув ногу на ногу, и, подперев обеими руками массивный подбородок, курил, задумчиво пуская вверх кольца синеватого дыма.

— Закуривайте. — Он пододвинул мне большой золотой портсигар, украшенный каким-то замысловатым гербом и драгоценными камнями.

— Спасибо, не курю, — сказал я, рассматривая портсигар.

Он перехватил мой взгляд, вздохнул и перевернулся на спину.

— Не ломайте голову, — сказал он. — Бутафория. Портсигар, конечно, золотой, и камни настоящие, но… все равно бутафория!

— А девушка? — поинтересовался я. — С маузером. Это тоже бутафория?

Он усмехнулся, глядя на флиртующего Зайца:

— Эта девушка может с любой руки, хоть с левой, хоть с правой, а то и с обеих сразу, влепить десяток пуль в полной темноте, только по шороху, в предмет, ну, скажем, в консервную банку на расстоянии двадцати метров. Она прыгает уже девятый раз.

Признаюсь, у меня по спине поползли мурашки. Трудно было отказаться от установившихся взглядов: раз нежная, изящная, значит, слабая, беспомощная.

У меня было к старшему дело: самолет наш был совершенно не приспособлен к сбрасыванию парашютистов и тем более громоздких грузов. Хвостовой люк узок и неудобен; для каждого раза требовался отдельный заход, а у нас парашютистов — четыре и тюков — девять. Значит, нужно сделать тринадцать заходов и, конечно, на малой высоте. Но на какой: двести, триста метров или на сто?

Вот об этом я и спросил у старшего. Тот пыхнул папиросой.

— Как можно ниже, — ответил он.

Во мне все вспыхнуло. За кого он меня принимает!

— А я могу и с бреющего! — вызывающе сказал я. — Подойдет?

— Вполне, — ответил старший.

И я попался. Ночью сделать на бреющем полете тринадцать заходов! Но пятиться было поздно.

— Хорошо, — сказал я. — Будем бросать с бреющего. Но как я узнаю о результатах?

Старший пощелкал наманикюренным ногтем по фляге:

— А факел?

Я недоверчиво хмыкнул:

— Да вы же не успеете!

— Успеем.

Я пожал плечами. Выторговать хотя бы метров пятьдесят высоты мне не удалось. Ну ладно, с бреющего так с бреющего.

Вскоре прибежал посыльный, как и вчера, принес сводку погоды и распоряжение на вылет. Сводка была великолепной — гроза в районе Курска.

Линию фронта мы прошли засветло, между грозовых и слоисто-дождевых облаков. Очень удобно и хорошо. Если привяжется фриц, мы уйдем от него в дождевую муть. А пока, лавируя меж облаками, идем открыто на высоте трех тысяч метров. Внизу под нами, на нашей земле, снуют вражеские самолеты. Взлетают, садятся. Как у себя дома! Сердце мое негодует. И нет страха. Только ненависть. Острая, болезненная, лютая.