На крыльях победы

Прошло еще минут двадцать — и ниже нас на восемьсот метров появилась четверка вражеских истребителей. Я указал на них Маркову и перешел на положение ведомого. И тут произошло то, что просто ошеломило меня: выйдя вперед, Марков с расстояния в два километра пошел на немцев в атаку, сразу же открыв огонь. Более глупого, бессмысленного поступка у истребителей мне еще не приходилось видеть. Марков этим только привлек к себе внимание, выдал себя, потерял преимущество внезапности нападения. Трасса его огня ушла дугой и, конечно, не достигла цели. Марков сделал переворот и стал уходить на нашу территорию. Я по радио крикнул ему, пикируя на «фоккеров»:

— Куда вы? Я атакую! Прикрывайте!

Оказавшись в двухстах метрах от немцев, я пошел в атаку. Маркова нигде не было видно. Немцы заметили меня только на расстоянии полсотни метров, но к этому времени один «фоккер» с разбитым хвостом (в него угодил мой снаряд) уже устремился к земле. Оставшиеся фашисты сделали левый разворот, я — противоположный, и между нами образовался большой разрыв. Осмотрелся. Маркова по-прежнему нигде не было. С наземной станции, где в это время оказался командир нашей дивизии, мне приказали:

— Тридцатый! Возвращайтесь домой! Хватит одного! Я снизился и пошел на аэродром. «Фоккеры» отстали. Я приземлился и с удивлением увидел, что самолета Маркова нет. «Куда же он девался?»

Марков появился минут через десять. Выбравшись из кабины на плоскость и потрясая кулаками, он во все горло кричал, что я трус, что я покинул его во время боя! Чего-чего, а такого нахальства я не ожидал! У меня даже не хватило сил на возмущение. В это время на аэродроме на «По-2» приземлился командир дивизии, который видел наш бой. Комдив ушел на КП, куда вскоре вызвали меня и Маркова.

— Кто первый атаковал фоккеров? — спросил комдив.

— Я, товарищ полковник, — гордо ответил Марков.

— На расстоянии двух километров открыли огонь? — полковник был зол. — Как же вы могли так поступить? А после атаки ушли, оторвавшись от своего ведомого и забыв о нем. И куда ушли? По Висле на юг! Скажите спасибо, что мы вас по радио вернули, а то, возможно, горели бы вы сейчас в обломках где-нибудь у немцев. Эх вы! Идите! Хвастун! И прекратите болтовню!

Строго отчитал комдив нашего Маркова и вкатил ему выговор. К этому времени нам доставили схему боя от штурмовиков, и тут уж позорное поведение Маркова перед всеми предстало наглядно. В некрасивом положении он оказался. Но с тех пор потерял свою спесь и стал тише воды, ниже травы.

Горько рассказывать об этом позорном случае, но, к сожалению, и такие были. И у нас находились люди, которые на земле храбрились, а в воздухе вели себя, как самые настоящие трусы. При таких качествах можно было и пятьсот вылетов сделать, а толку-то? Один лишь расход горючего и боеприпасов. Разоблачение Маркова, раскрытие его подлинного лица пошло на пользу всей части: мы еще больше сдружились. Был рад этому и «батя».

...Наша жизнь идет своим чередом. Мы много времени отдаем вводу молодых летчиков в боевой строй. Я и сейчас с удивлением думаю о той воздушной смене. Наступление Советской Армии, уверенность в грядущей победе вызывали у нас такой прилив сил, что молодые летчики гораздо быстрее, чем в свое время мы, осваивались в боевой обстановке.

Хорошие результаты показывают пары Соколов Даватьян и Хохряков - Хроленко. Они уже действуют самостоятельно. Особенно радуемся за Хохрякова и Хроленко, которые побывали уже во многих боях и обещают стать отличными летчиками-истребителями.

К сожалению, жизнь состоит не из одних приятных и радостных явлений. С тревогой слежу за Петром Прониным: он очень неохотно летает с Исмахамбетовым. Как-то Пронин сказал мне:

— Понимаешь, нельзя полностью доверяться этому парню. Забывает он в бою о товарищах и выкидывает такие трюки, что они до добра не доведут.

Большую тревогу вызывала пара Чистов — Шатохин. Они медленно и как-то неуклюже осваивали все тонкости летного дела. С ними мы занимались больше, чуть ли не круглыми сутками: днем проводили полеты, учебные бои над аэродромом и стрельбы по щитам, а вечером разбирали результаты занятий.

У меня забот прибавилось, и я с завистью смотрел на товарищей, которые играли в городки, сидели за книгами — словом, отдыхали. Мне же приходилось следить, как идет ремонт техники, присутствовать на совещаниях у командира полка, заниматься с молодыми летчиками, проверять службу нарядов...

Но как бы я ни был загружен, а все же всегда находил часок-другой для танцев. Нашими партнершами были веселые польские девушки. Они приносили с собой патефон, и мы так лихо исполняли замысловатые танцы, словно были прирожденными поляками. А когда девушки затягивали песни, мы дружно подхватывали и, конечно, коверкали язык, путали слова, что вызывало взрывы веселого смеха. В эти минуты мы забывали о войне. Молодость брала свое.