Читаем На ладожских ветрах полностью

На ладожских ветрах

Д и м а . Прогресс необходим, это очевидно, но возьмите альпинистов. Мужественные ребята, не сомневаюсь, только мужество их бездуховно, а, следовательно, порочно. Или спорт… И сродни всему этому – война. А ведь есть на земле народы, для которых альпинизм просто форма существования, для других – спорт без рекордов и медалей, только война остается так, не пришей кобыле хвост… Мы намерены сунуть ребят в прорву… Что это? Глупость или привитая потребность лезть на рожон даже там, где можно спокойно, не напрягаясь через силу, сделать дело хорошо и чисто?

Ю р и й А н д р е е в и ч . В этом есть некоторый смысл… История знает времена, когда люди или народы выживали лишь благодаря предельному напряжению всех сил. Выбирать не приходилось – разговор шел о жизни и смерти.

Д и м а . Ясно. Но ведь это же типичный переходный процесс, он не может длиться долго. Попробуй растянуть процесс включения двигателя на час, и он сгорит. Ни двигатель, ни человеческое общество не в состоянии жить долго в переходном процессе – немедленная реакция – износ, вырождение. Переходный период – это низшая форма жизни, ее черновик. Его главный лозунг прост – любой ценой то-то и то-то. В природе примеров такой организации нет – природа знает свой болевой предел, предел прочности… А людям твердят… теоретики, разумеется, что предела нет. А если он все-таки есть?

Ю р и й А н д р е е в и ч . Человек тем и занят, что ищет предел.

Д и м а . Завтра мы попытаемся сделать еще один маленький шаг в этом направлении. Только постижению подлежит предел глупости. Какая-то Карякина, какой-то Замятин, желая выслужиться, лезут из кожи, а мы наблюдаем, стоя рядом, ждем, что из всего этого выйдет. Ребят списывают со счета как нечто неодушевленное, используют как придаток машин и вопят о прогрессе, о необходимости идти в ногу со временем, о прочей белиберде… Не могу.

Поднимается, выходит.

Е л е н а . Юра, что же будет?

Ю р и й А н д р е е в и ч . Знать бы…

Е л е н а . Я поеду?

Ю р и й А н д р е е в и ч . Не торопись.

Е л е н а . Ты не говори со мной таким раздраженным тоном, не нужно, милый. Хочешь, я съезжу к шефу? Он остановит своей властью…

Ю р и й А н д р е е в и ч . Поздно. Да и станет ли он вмешиваться?

Е л е н а . Уверена, станет.

Ю р и й А н д р е е в и ч . Мне кажется, что никому до нас нет дела.

Е л е н а . Неправда.

Ю р и й А н д р е е в и ч . Как поживает моя теща?

Е л е н а . Спрашивает, как поживает зять.

Ю р и й А н д р е е в и ч . Так и спрашивает? Впрочем… у нас с нею полное понимание своих задач. Не то что с тобой.

Е л е н а . Была бы надежда…

Ю р и й А н д р е е в и ч . Всегда есть надежда.

Входит Леха с бидоном в руках.

Л е х а . Ну и надымили же вы, братцы! Хоть топор вешай. Представляете, едва ушел от подруги дней моих суровых… (Прислушивается). Неужели взяла след? Не хочу!..

Появляются Слава, Алик и Дима.

А л и к (Лехе). На тебе, Алексей, лица нет. Заслышал знакомый каблук?

Л е х а . Точно.

Стук в дверь, звенит звонок. Леха затравленно озирается. Медленно отворяется входная дверь, слышен осторожный голос Карякиной: «Можно?»

А л и к (кричит). Входите, Ольга Владимировна, гостем будете. Мы вам всегда рады.

Появляется Карякина, у нее затрапезный вид, она в халате, на плечи наброшено пальто.

К а р я к и н а . Ничего нового не рассчитывала увидеть. (Замечает Леxy, делает шаг к нему). Вот ты где… А ведь я тебя жду, скотина.

Л е х а . Ну зачем же так, мама, при посторонних?

К а р я к и н а . Я тебя жду, жду… (Всхлипывает).

Л е х а . Ты иди, мама, я сейчас, иди, будь человеком…

Д и м а . Присаживайтесь, Ольга Владимировна, мы чай собрались пить…

К а р я к и н а . Вижу, какой чай, вижу. И как же вам, Дима, не стыдно?