На личном фронте без перемен…

Соня посмотрела на часы. Время неохотно подползало к четырем. Наверное, разумнее было бы задержаться в квартире до утра, а не мчаться в ночном такси на другой конец города, не будить маму. Но остаться – означало уступить насильнику. А этого Соня никак не могла себе позволить. Она поднялась с постели и, не стесняясь глазевшего на ее наготу Виктора, стала одеваться. Он тоже встал и накинул халат.

– Отдай мне мою сумку и телефон.

Виктор достал из ящика стола дамскую сумочку и послушно отдал Соне.

– Ты дашь мне свой номер телефона? – неуверенно спросил он.

– Ни за что!

– Может, ты сама как-нибудь позвонишь мне?

– Глупец, не строй иллюзий!

Соня вышла в прихожую. Виктор, измученный, потухший, молча застыл в дверях.

– Плащ? – командовала Соня.

Виктор снял с вешалки серый плащ и протянул его Соне.

– Дверь?

Он нехотя отпер дверь, и Соня рванулась к порогу, за которым ее ожидала свобода.

– Постой! – с последней надеждой воскликнул Виктор.

– Ты что передумал? Берешь свое слово назад? – Соня намеренно применила эту простенькую манипуляцию. Она уже знала, что кодекс чести Виктора, как и ее собственный, не позволяет отказываться от данного обещания.

– Нет, не беру. Ты можешь ехать, если хочешь, – подтвердил Сонину свободу Виктор. – Только давай я провожу тебя!

– Еще чего! Нет уж, уволь меня от такой чести. Я сама.

Соня выскочила на лестницу и понеслась вниз. Скорее, скорее! Пробежав один пролет, она оглянулась. Немолодой человек, застывший в дверном проеме, смотрел ей вслед безжизненным взглядом.

Через несколько секунд Соня оказалась на улице. Ей хотелось надышаться вкусным воздухом свободы. Было свежо. Еще не рассвело, но сумрак ночи уже выцвел и стал прозрачным. В этот предрассветный час город выглядел необитаемым: кругом не было ни души – ни зевающих полусонных прохожих, ни дворников, ритмично шаркающих по асфальту метлами. Даже вечно голодных дворовых кошек – и тех не было.

Соня подняла голову. Над ней нависала уродливая двенадцатиэтажная громадина со слепыми серыми окнами. И только на втором этаже тихо сиял золотистый прямоугольник света, обманчиво манивший теплом и уютом. Там, за окном мучился одинокий несчастный человек. Враг или брат по несчастью? Калека, выживший в маленькой войне, в которой не оказалось победителей.

Но этот ночной эпизод не значил ничего в большой, затянувшейся на годы, войне против одиночества. На личном фронте без перемен…

Возвращение

Как странно возвращаться в город своего детства – будто ты давно вырос из него, как из старой одежки, а он так и остался маленьким – с одноэтажными купеческими домишками вдоль улиц, сохранивших имена Ленина, Маркса, даже палача Урицкого – то ли из высокомерного равнодушия местных властей к политической конъюнктуре, то ли из-за отсутствия средств на переименования. Но зачем-то он позвал меня, мой город. И я сказал жене, что хочу побродить по местам, где прошло мое босоногое и поклониться могилам предков.

Я сошел с поезда, который издевательски вильнул хвостом и сбежал, оставив меня в одиночестве расхлебывать последствия странного каприза. Я уехал отсюда тридцать с лишком лет назад и ни разу не пожалел о сделанном выборе. Какая нужда была возвращаться? Да, я был счастлив здесь незатейливым счастьем юного невежды: друзья, мечты и надежды, первая любовь… Но все связи давно оборваны, теперь я здесь – чужак.

Я брел от вокзала к центру по знакомым, но забытым улицам, и наслаждался эффектом предвоспоминания: дом с чугунным балконом, мост или старая пожарная каланча появлялись в моей памяти на несколько секунд раньше, чем перед глазами. И я наслаждался узнаванием.

В малых городках время всегда отстает от столичного лет на двадцать. Мой город изменился, но сейчас он переживал московские нулевые. Я с любопытством отмечал давно устаревшие инновации: рекламные щиты вдоль улиц и перетяжки – поперек, пешеходная зона, утыканная фонарями «губернского» стиля, детские площадки со всегдашними горками – как в столице, но поплоше, сообразно возможностям местного бюджета.

Ильич с протянутой рукой так и остался торчать посреди площади имени самого себя. Подковообразное трехэтажное здание за его спиной обновили пластиковыми окнами, чтобы слугам народа не надуло чего дурного сквозняками недовольств. А на противоположной стороне площади новенькими золочеными главками сверкал отреставрированный собор, который, слава Богу, поленились снести в атеистические времена, вот, глядишь, и пригодился – подпереть власть божественным авторитетом.

Развлекая себя наблюдениями и размышлениями, я дошел до городского рынка. Если отсюда повернуть налево, на улицу Свердлова, и пройти два квартала, то на перекрестке с Первомайской будет дом, в котором когда-то жила наша семья. Два угловых окна на втором этаже. Интересно, кто там сейчас обитает? И разрешат ли они зайти?