На линии огня

Гамбо трет лицо ладонью, и щетина колет ее.

– Не нравится мне, когда врут своим.

– Подумаешь, большое дело! Все врут – и почище гороскопов в «Бланко и Негро».

Комиссар поднимает голову от газеты:

– Намекнуть – не значит соврать.

Гамбо смотрит на него с любопытством.

– Это Бухарин? – спрашивает он глумливо.

– Это Ленин.

– Да не свисти.

– Слово даю.

– Выдумываешь на ходу, Рамиро. Я прочел все его тридцать семь томов, а такого не встречал.

– Говорю тебе, это Ленин. И в конце концов, партия…

– Ты задолбал своей партией, мать ее… И не пепели меня комиссарским взглядом. Мы с тобой на высоте Пепе.

Гарсия вновь берется за газету. Серигот подходит к нему и делает вид, что читает из-за его плеча.

– О-о как… Вот это славно. Все министры подписали кодекс поведения государственных служащих. Пункт первый – выиграть войну. Пункт второй – не подходить к линии фронта ближе десяти километров. Пункт третий – не принимать подарков.

Гарсия раздраженно отдергивает газету:

– Кончай, Симон, свои шуточки.

– Да уж какие тут шуточки… – Серигот подмигивает Ортуньо и Гамбо. – Следующий правительственный кризис на самом деле будет, когда перевернется грузовик с мясом и все свиньи разбегутся.

– Ты правда достал уже!

Лейтенант Ортуньо выходит из-под навеса: слышно, как, удаляясь, он насвистывает «Вздохи Испании».

– Хороший он мужик, – говорит Серигот, который, вытащив из кармана ложку, наливает себе супу в алюминиевую миску.

– Да.

– А ведь был до войны кондуктором трамвая. Можешь себе представить? Ручаюсь, у него не было ни одного безбилетника.

– Да вот могу. Что бы он ни делал, он все делает первоклассно.

Они подсаживаются к Гарсии, который отложил газету и взялся за очень засаленную книгу. Назойливо звенят москиты. Гамбо смотрит, что читает комиссар.

– Могут возникать ситуации, когда интересы всего человечества уступают свой приоритет интересам класса пролетариев, – читает он вслух. – Слушай, Рамиро, неужели ты никогда не устаешь от этого?

Комиссар, с улыбкой воздев указательный палец, отвечает как на митинге:

– Революционная теория, товарищ майор, неотделима от революционной практики.

– Свобода чтения, товарищ комиссар, столь драгоценна, что должна быть нормирована.

– И что делать?

– Спроси лучше, чего не делать.

– До печенок достали, ленинцы трепаные, – говорит Серигот, который, покончив с супом, берется за телефон и без особой надежды на успех крутит ручку.

– Ответственный политик должен следить, чтобы теория была хорошо смазана, – оправдывается Гарсия. – А уж потом армия задаст вопросы.

Серигот мрачно опускает трубку на рычаг:

– Ага… Особенно когда сможет вернуться домой.

Майор, прихлопнув москита на шее, смотрит на ладонь с кровавым пятнышком. Снимает ремень и портупею, разворачивает карту, лежащую у телефона, и долго вглядывается в нее, хмурит брови, взвешивая и оценивая темноту, расстояние и время, которое понадобится, чтобы преодолеть их. Если завтра к ночи на Рамбле останутся только франкисты и убитые, два километра, нужных, чтобы вырваться из окружения, покажутся бесконечными. Под ложечкой сосет – и не от голода, хоть Гамбо и хочется есть, и он пытается отвлечься и думать о чем-нибудь другом. О жене, от которой нет вестей с тех пор, как пал Северный фронт. О сыне и дочери, чьи фотографии он носит под клеенчатым чехлом фуражки; дети в безопасности: находятся в Советском Союзе, в детском доме под Минском.

– Кто там у нас в передовом охранении? – спрашивает Гарсия, закрывая книгу.

– Сержант Видаль.

– Тоже хороший человек.

Комиссар достает из ящика с гранатами последнюю плитку шоколада «Нестле» в серебряной фольге, треть кладет в рот, а две других протягивает Сериготу и Гамбо.

– Ну, что будет дальше, товарищ майор?

Он вздыхает, не отрывая глаз от карты, перекатывая на языке шоколадную сласть. Проводит пальцем по ориентирам, по изгибам рельефа.

– Что будет? А то и будет, что на рассвете или даже раньше фашисты нас обстреляют и снова пойдут в наступление… Нас – и батальон Баскуньяны.

– Им дорого это обойдется.

– Они это знают. Усвоили с нашей помощью за последние дни. Однако, сдается мне, они не попрут очертя голову, как раньше, а будут выбивать нас огнем, не давая передохнуть. Измором возьмут. Будут томить, как жаркое. Мы отрезаны от своих, и они знают, что мы это знаем. И потому, я думаю, будут напирать на Рамбле… Возьмут ее – замкнут кольцо наглухо.

– И окажемся мы как тунец в сети.

– Примерно так.

– А может, нам не дожидаться этого? Уйти отсюда? Все равно ведь не выстоять.

Серигот, который лег спать, не снимая сапог и только ослабив ремень, приподнимает голову:

– Вспомни, какой приказ нам отдал твой любезный кум Русо.

– Никакой он мне не кум.

– Ладно, не в том дело, кто он тебе. А вот в чем: всем подразделениям удерживать занимаемые позиции, которые в случае потери их должны быть возвращены…

Гарсия ковыряет в зубах веточкой:

– Иными словами, Республика должна сопротивляться до последней капли крови. Твоей, между прочим, крови.

– И твоей тоже.