На линии огня

В это самое время, в километре восточней, майор Гамбо Лагуна с вершины западной высоты тревожно оглядывает Рамблу в бинокль. Рядом с ним стоит его заместитель Симон Серигот – луна висит совсем низко, и на фоне скал, отчетливо обрисованных ею, чернеют два силуэта.

– Ничего серьезного, – замечает Гамбо.

И передает бинокль капитану.

– Стычка? – в свою очередь взглянув, спрашивает тот.

– Похоже?

– Кто напал – наши или те?

– Сомневаюсь, чтобы наши были сейчас в состоянии устраивать такие эскапады… Впрочем, все может быть.

Очень скоро вспышек становится все меньше, выстрелы трещат реже и поодиночке, а потом Рамбла погружается во мрак и тишину. Серигот возвращает майору бинокль:

– Да, наверно, это франкисты решили прощупать.

– Скорей всего, они. И надо думать, сегодня в ночь или утром пойдут в наступление.

Они замолкают на миг. Если бы не слабое лунное свечение, высота казалась бы островом в черном море. Лишь вдалеке свинцово отблескивающие на воде звезды обозначают местоположение реки, да отдаленное яркое зарево пожара – Кастельетса.

– Если возьмут Рамблу…

Серигот не договаривает. Гамбо прячет бинокль в кожаный футляр. Майор – в легкой, сильно поношенной и кое-где порванной куртке, плохо спасающей от холода, на голове – влажная от ночной росы фуражка.

– Да.

Можно ничего не добавлять к этому – обоим все понятно и так. Позади бутылочное горлышко заткнуто, и батальон Островского заперт на высоте, но, если франкисты в самом деле овладеют Рамблой, расстояние до республиканских позиций увеличится. И значит, вырваться из окружения будет еще трудней.

– Что думаешь, Гамбо?

– То же, что и ты.

– Мы отбили пять атак, – помолчав, отвечает Серигот. – Боеприпасы на исходе, гранаты, правда, еще есть. С продовольствием тоже очень неважно… хуже, что вода кончается. Это меня тревожит сильней всего.

– И меня.

– Стало быть, я правильно подвел итоги.

– Зашибись как подвел.

Они снова замолкают. Веющий с севера легкий ветерок несет вверх по склону сильный и неприятный запах мертвечины. Это между валунов и кустарника гниют на солнце трупы регуларес, атаковавших высоту два дня назад.

– Мавры на рассвете опять полезут, – безнадежно произносит Серигот. – Откуда они только берутся, мать их так.

– Да уж, навалом, как говорит наш лейтенант Ортуньо… Потому Франко и не жалеет живую силу. Была живая – стала мертвая.

Серигот резко выдыхает сквозь зубы – признак глубокого уныния.

– Можно сказать тебе правду, майор? Всю как есть?

– Должно.

– Дольше суток не продержимся.

Командир батальона не отвечает. Ограничивается тем, что мягко похлопывает своего заместителя по плечу и уходит назад – туда, где между скал развернут его командный пункт. Серигот идет следом. Где-то вблизи кто-то невидимый играет на гармонике и негромко напевает.

Над норами, отрытыми в каменистой почве, на брустверах, выложенных камнями и – кое-где – мешками с землей, виднеются черные силуэты солдат. Кое-кто спит под шумное дыхание и храп. Порой слышится металлический лязг, кашель, обрывок разговора. Никто не курит – и не потому, что в темноте огонек будет заметен, а потому, что табака нет. В лучшем случае – сухие листья и укроп. Последние настоящие сигареты, которые раздобыл сержант Видаль, обшаривая трупы франкистов – те, что поближе, – Гамбо четырнадцать часов назад поровну раздал солдатам, исключив из дележки офицеров и младших командиров.

Командный пункт – навес, сооруженный из одеяла, натянутого на четыре палки, укрепленных камнями, – находится на обратном скате высоты, в нескольких метрах от хребта, куда не доходит лунный свет. Там сидят политкомиссар батальона Рамиро Гарсия и лейтенант Феликс Ортуньо. Голубоватое пламя карбидной лампы освещает небольшое пространство. И в этом круге света Гарсия с пустой трубкой в зубах читает газету «Аманесер».

Гамбо показывает на бесполезный полевой телефон, стоящий на патронном ящике, который заменяет стол и застелен картой. Рядом кипа сложенных одеял, глиняный кувшин и фельдшерская сумка с красным крестом на боку. На примусе дымится жестянка из-под бензина, где варится суп из трех картофелин, половины луковицы и кости от окорока.

– Ну что – не ожил? – кивает майор на телефон.

Ортуньо – у него усталый вид, покрасневшие глаза – мотает головой. Он температурит уже два дня.

– Нет. Мертвей моей прабабушки.

Лейтенант, который должен сменить Серигота, собирается на дежурство. Гамбо снимает куртку, протягивает ее Ортуньо, а тот, надев, опоясывается ремнем с кобурой и подвешенной сбоку гранатой. Застегивает на запястье браслет часов со светящимся циферблатом – единственных в батальоне.

– Клопов себе оставил, – говорит майор.

– Вот спасибо-то, – лейтенант в улыбке показывает лошадиные желтые зубы. – Мне и своих-то некуда девать.

Гамбо дотрагивается до его воспаленного лба:

– Как себя чувствуешь?

Тот отводит руку:

– Лучше не бывает.

– Тебе отдохнуть бы, Феликс.

– В могиле отдохнем.

– Типун тебе на язык.

Ортуньо уже делает шаг к выходу, но останавливается:

– Что сказать людям, если спросят?

– О чем?

– Сам знаешь о чем… Ты ведь намекал, что нам пришлют подмогу?