На литературных баррикадах

О мать-революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей —
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей.
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя;
Умри, побеждая, как умер я…

И опять остановка. Опять перекресток и неожиданно спокойная, уверенная волна финала:

…И я ухожу (а вокруг темно),
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка…

Оборвал, закрыл глаза, точно прислушиваясь к биению собственного сердца. Потом осушил залпом стакан воды и закурил очередную папиросу.

Всякие разговоры и оценки были сейчас неуместны. Багрицкий сам понял, что стихи не то что глубоко взволновали — они потрясли нас.

Он собрал листки, сложил их в папку, сделал на ней какую-то надпись и тихо, точно про себя, заметил:

— Я хочу включить эти стихи в книгу, которую назову «Победитель». Победитель… Это тебе понятно, Алеша?

Селивановский молча кивнул головой.

— Литературный вечер окончен, — сказал Багрицкий. — А теперь, товарищи вожди пролетарской литературы, перейдем к прозе. «Левый попутчик» Эдуард Багрицкий решил вступить в МАПП.

Только вчера на президиуме МАПП мы говорили о большой, искренней близости к нам таких поэтов, как Багрицкий и Луговской. Очень тепло отзывался о Багрицком Серафимович.

Да и вообще странным было, что такие замечательные, ведущие поэты наших дней, как Маяковский, Багрицкий, Луговской, по какой-то случайной групповой «паспортизации» находятся вне основной организации пролетарских писателей.

И все же заявление Багрицкого было для нас неожиданным.

Все мы прекрасно знали, что вхождение Эдуарда (как, впрочем, и некоторых других писателей) в «Литературный центр конструктивистов» было столь же случайным, как и прошлое пребывание его в «Перевале».

Однако, уже выйдя из «Перевала» (1925 год), Багрицкий весьма болезненно переживал злобные нападки на него бывших «коллег». Да и вся литературно-групповая грызня чрезвычайно раздражала его.

Особенно негодовал он на обывательско-групповую статью А. Лежнева. На нее он ответил памфлетно-полемическим «Вмешательством поэта».

Переход к конструктивистам означал для Багрицкого некоторое «полевение». Здесь были у него друзья — Сельвинский, Луговской, Зелинский. Никакого, однако, участия в работе конструктивистов он не принимал. По самому своему характеру он, несмотря на болезнь, был далек от академической камерности. Он мечтал о широких рабочих аудиториях, о настоящей связи с массами. Он любил молодых литкружковцев, часто общался с ними, помогал их творческому росту.

С пролетарскими писателями связывали его тесные узы дружбы. Приход его в МАПП был органичен. Он сочетался со всем развитием его поэтического искусства, со всей его революционной и творческой биографией.

Однако (и мы это хорошо понимали) уже травмированный перевальцами, он боялся, что всякие литературные мещане опять начнут обвинять его в ренегатстве, в приспособленчестве, в конформизме и подобных смертных грехах.

И все-таки он (как и Маяковский, как и Луговской) оказался выше этих своих страхов… Мы в тот вечер были бесконечно рады за нашего мужественного друга.

Уже нет в живых ни Багрицкого, ни Фадеева, ни Селивановского. Жизнь каждого из них была по-своему сложна и по-своему трагична. Но я думаю, что и Саша Фадеев и Алеша Селивановский подтвердили бы, что никакие «групповые» соображения в тот вечер не окрашивали нашу радость. (Хотя, увы, в литературной жизни нашей, чего греха таить, подчас они играли немалую роль.) Мы понимали, что в наши ряды не формально, не организационно только, а всем революционным существом своего творчества, всей своей политической направленностью пришел один из самых значительных поэтов современности.

Не произнося никаких фанфарных слов, мы один за другим крепко обняли Эдуарда.

…В феврале 1930 года на Московской конференции пролетарских писателей Эдуард Багрицкий вместе с Владимиром Маяковским и Владимиром Луговским был принят в РАПП. Единогласно. Маяковский вместо речи прочел свое программное вступление к поэме «Во весь голос», потом взволнованно из угла в угол мерял шагами маленькую комнату за сценой, курил папиросу за папиросой. Луговской, сдвинув легендарные свои брови, был замкнут и молчалив. Багрицкий шутил и кашлял… Но мы, изучившие даже интонации его кашля, чувствовали, что он возбужден до предела.

Это был поистине знаменательный день в истории пролетарской литературы…

6

Вступление Эдуарда в РАПП мало что изменило в его жизни, как творческой, так и бытовой.

Конечно, руководители РАПП всячески козыряли тем, что «удалось перевоспитать» такого большого поэта, как Багрицкий.