На литературных баррикадах

Под Вильно, когда белопанский орел
Обуглился дочерна,
Машину комбрига отважно вел
Шиманский, герой-старшина.

Под градом пуль и ручных гранат,

В сухой пулеметной стрельбе
Бестрепетны руки, спокоен взгляд —
Он мчался, забыв о себе.

Забыв о себе, он ворочал руль,

Со смертью один-на-один.
И шел напролом под ударами пуль
Горьковский М-1.

…Ты сердце свое, как зерно, положил

В ту землю, где встанет весна.
Так кончил большую и честную жизнь
Шиманский, герой-старшина.

Некогда обрабатывать стихи. Приходится чуть ли не диктовать в линотип.

Долматовский и Кирсанов дают броские поэтические лозунги-шапки.

Газета набрана, сверстана, тиснута, с горем пополам отредактирована, подписана к печати. Готовы матрицы, отлиты стереотипы.

У печатной машины дежурим поочередно. Не спускаем глаз. Наборщики и печатники незнакомые. Работали в «Русском слове». Мало ли какой могут подпустить камуфлет! Нужно око да око.

И вот перед нами свежие, пахнущие краской номера газеты «Боевое знамя», первой (первой!) советской газеты, выпущенной в городе Вильно.

Открывается номер «Песней красных полков».

«Мы идем за великую Родину»…

Раннее утро. Дождь… Но народ уже толпится на улицах и площадях освобожденного города.

Отдела распространения у нас нет. Почтальонов тоже.

Мы хватаем пачки газет и выбегаем на улицу. Мы раздаем газеты ошеломленным гражданам. Мы расклеиваем их на стенах домов.

А Луговской, монументальный, медлительный полковник Луговской вместе с исключительно быстрым, подвижным, оперативным Кирсановым разбрасывают листы газеты, объезжая город на великолепном нашем «шевроле».

…Мы самостийно издавали газету «Боевое знамя» три дня. Сами авторы, сами интервьюеры, сами корректоры, сами редакторы, сами цензоры, сами почтальоны.

Это был поистине редкий случай в истории советской печати.

Через три дня подошла редакция армейской газеты «Боевое знамя», и мы передали ей все наше хозяйство.

Мы почти не спали эти три дня. Бывало, ляжешь на часок, проснешься — видишь: Володя сидит на своей кровати и пишет…

…Начальник гарнизона издал приказ населению — снести все оружие на площадь. Приказ был выполнен беспрекословно. Целая гора оружия выросла перед зданием воеводства. Чего-чего только тут не было… Длинные сабли времен короля Августа. Мушкеты. Пистолеты с длинными дулами и пороховыми полками. Шляхетские шпаги с золотыми рукоятками. Морские кортики. Дуэльные рапиры. Изящные дамские стилеты. Комендант разрешил нам взять на память любой клинок.

Я был занят в типографии и не мог заглянуть на площадь.

Володя, весь увешанный саблями и мушкетами, гремел на каждом шагу и напоминал передвижную оружейную выставку. Вот где его старая страсть была полностью удовлетворена. На мою долю досталась только ржавая, иззубренная офицерская шашка с вензелем Николая II на эфесе.

…В последний день пребывания в Вильно мы зашли в знаменитый виленский собор. Шла служба. Впереди, у алтаря развевались красные одежды кардинала.

Володя сразу уставился на картины, висящие в соборе, и не отрывал от них восхищенного взгляда.

Молящиеся (их было не так уж много) оглядывались на нас. Наша военная форма смущала их. Мы вышли, едва оттянув Луговского от картин.

— Мурильо, — сказал он нам восхищенно. — Вы понимаете, ребята? Редкий Мурильо…

…Много позже литовский поэт Вацис Реймерис написал стихи «Владимир Луговской в Вильнюсе». Там были и такие строчки:

Пятиконечные звезды по Вильнюсу
кружатся.
Люди глядят на них,
с ними сродниться успев.
И высокий поэт в солдатской шинели
о мужестве
и о любви
читает стихи нараспев…

…А потом было еще много всяких событий и приключений в этом походе.

Помню старинный феодальный замок «Мир», построенный в XV веке. Здесь до прихода советских войск жил князь Святополк-Мирский, крупный магнат.

Мы приехали в этот полуразрушенный (еще со времен Наполеона) замок глубокой ночью… В нижнем этаже светился огонек. Романтически настроенный Луговской высказал предположение, что там скрываются какие-нибудь шляхтичи, и, предложив взять замок штурмом, сам с пистолетом в руках возглавил наш боевой отряд.

В замке оказалась наша саперная рота… И командир роты, техник 2-го ранга, напоил нас, продрогших, крепким ароматным чаем… И Луговской читал стихи…