На лобном месте

Главный герой повести -- деревенский житель Федор Фомич Кузькин, по прозвищу Живой. Кто только его не убивал, кто не морил, не морозил, а он, вопреки всему, -- живой...

Вернулся с войны инвалидом. Сидел пять лет в лагерях "за антисоветскую агитацию": председателя колхоза через себя кинул.

Сам Федор Кузькин относится к своим несчастьям философски: по его прикидке, все беды семьи выпадали на Фролов день (братья умирали с перепою, коня убил на скачках -- все во Фролов день . . .). Отпустили Живого, как инвалида войны, из колхоза; уехать бы ему с семьей в город, да не может. "По причине отсутствия всякого подъема", как пишет Живой в заявлении. Крутится Живой, бьется из последних сил, чтоб не помереть с голоду.

Заинтересовалось Живым начальство: налога не платит.

Нагрянула комиссия. Все углы обшарила, удивилась: такой кричащей бедности и представить себе не могла. Хоть шаром покати...

Живой и тут живой: "Извиняйте, -- говорит, -- гости дорогие. До вашего прихода были блины и канки, а теперь остались одни лихоманки..."

Подловили начальники Кузькина, когда он распахал свой огород. Не колхозник, а распахал. Отдали под суд.

Отбился Кузькин. "Он из воды сухим выйдет! -- удивлялись деревенские. -- Живой он и есть живой!.."

Что, казалось, Кузькин по сравнению с районной властью, со всей махиной административной? Кроме председателя Исполкома Мотюкова, который Живого ненавидит, тут и прокурор, и начальник милиции, и райземотдел, и финансы, и чего только нет!

А нет, живой Кузькин!

Завершает повесть авторская ремарка, как бы для цензуры: мол, все это было до 56-го года. "Дальше полегче пошло".

Автор Можаев, как и его герой, -- Живой. Его, крестьянского сына, на испуг не возьмешь. Потому эту завершающую ремарку заключает фраза недвусмысленная: "Попытался было я продолжать, да не заладилось..."

Попытался, как мы уже знаем, Театр на Таганке продолжать -- "да не заладилось".

Нежить в рост идет. Все еще идет...

4. ФЕДОР АБРАМОВ

Крестьянские писатели -- друг другу опора. Любят ли друг друга, нет ли -- опора. Один увяз в колее, другой вывозит груз... Более других сделала, пожалуй, Вологда.

Мракобесов, толпящихся вокруг Шолохова, называют "ростовская рота литературы".

О вологодских, вот уже много лет, говорят с уважением. И... некоторым удивлением. Как на хлеба -- недород, так на писателей -- урожай!.. Возможно, права В. Инбер, воскликнувшая в горькую минуту: "А когда нам действительно плохо, мы хорошие пишем стихи..."

И все же почему столько талантов, и талантов крупных, смелых, печатавшихся в "Новом мире" Твардовского, лучшем журнале России шестидесятых годов, хлынуло именно из вологодского угла?! Недород не только в Вологде. Гадают литературоведы. Строят гипотезы.

Пожалуй, первым приоткрыл тайну старейшина вологодских прозаиков Варлам Шаламов; еще в самиздатском рассказе "Экзамен" он поведал о своей Вологде -бывшей царской ссылке, где создан был ссыльными "особый нравственный климат уровнем выше любого города России". Здесь, в Вологде, если не началась, так пошла в рост система заложников, которую затем короткая память человеческая назвала гитлеровской системой.

Вологда, застигнутая неслыханным злодейством врасплох, помолчала, перетерпела, осмыслила ленинскую шигалевщину, захлестнувшую ее ранее других краев, и -- во втором поколении дала уже Варлама Шаламова, брошенного в Гулаг за то, что назвал Бунина русским классиком.

Следующее поколение дало Александра Яшина, поэта, автора рассказа "Рычаги".

За Яшиным, след в след, двинулся Федор Абрамов.

У Федора Абрамова неулыбчивое лицо человека прямого и резкого. Я встречал Федора Абрамова редко. Он жил в Ленинграде и в Москву наезжал лишь по делам. В 65-м году он, вскоре после моего единоборства с секретарем ЦК Демичевым, подошел ко мне в Доме литераторов, протянул руку: "Я -- Федор Абрамов".

Я обрадовался: давно следил за каждой строкой этого человека; в 56-м году критическая статья Федора Абрамова, опубликованная в "Новом мире", была жесткой и умной.

Но критик Федор Абрамов -- пропал. Когда появился роман Абрамова "Братья и сестры", о лихих голодных годах вологодской деревни, а позднее его роман "Две зимы и три лета", о деревне послевоенной, и не менее голодной, я не сразу соединил в своем сознании пропавшего критика и нового прозаика.

Федор Абрамов, писатель талантливый и достоверный, стал воистину заступником народным.

Хотя выражение это со времен Некрасова, а особенно -- - разгрома народников, считается почему-то устарелым и произносится чаще всего с иронией.

О страданиях и разоре деревни, о нравственном оскудении крестьянства и пишет Федор Абрамов.

Действие романа "Две зимы и три лета", самого известного произведения писателя, происходит на реке Пинеге, в деревне Пекашино.