На лобном месте

В. Каверин резко оборвал его:

-- Кто вам дал право говорить? Вам никто не давал слова, почему вы нарушаете порядок?!!

Лишь когда Козловский кончил, Сергею Михалкову было дозволено объясниться; он рванулся вперед:

-- Мой друг, Иван Семенович Козловский, не осудит меня, узнав, что я пришел с приема избирателей, где я, как депутат...

Козловский перебил его:

-- Я никогда не был вашим другом и не буду... -- Он взмахнул рукой, и хор мальчиков, приведенный им, возгласил: "Славься!"... И Иван Семенович подхватил и стал петь вместе с хором: "Сла-авься!"

Это была последняя открытая демонстрация творческой интеллигенции.

Не думали мы, не гадали, что скоро умрет не только Константин Паустовский, но и моложавый Борис Балтер, и крепкий, "двужильный" Александр Яшин.

Год спустя на Красную площадь с протестом против ввода танков в Прагу вышла группа молодых людей. Среди них были и профессиональные литераторы.

Вскоре стал широко известен и Анатолий Якобсон, преподаватель литературы, автор книги о Блоке "Конец трагедии", один из самых талантливых литературоведов, -- жизнь загнала его в петлю. Остальные борцы с режимом были физиками, юристами, рабочими, ушедшими вскоре в тюрьмы и психушки.

Молодая "революционная" поэзия, увы, за вдохновленными ею борцами не пошла.

Кто не помнит этого -- Е. Евтушенко, А. Вознесенский, А. Межиров, Е. Винокуров, Б. Слуцкий, еще несколько имен, звучных, многообещающих, были не просто поэтами, а поэтическим знаменем 56-го года.

Никто из этих поэтов не был репрессирован, само время, казалось, надувало их паруса. А. Межиров и Б. Слуцкий побывали, как и Борис Балтер, на войне. Отличились личным мужеством. Не дрогнули перед смертью.

Что же стряслось с "поэтическим знаменем" антисталинского 1956 года? Почему оно оказалось в арьергарде, позади молодежи, прозревшей, жаждущей действий?

...Первым сломался Борис Слуцкий, самый мужественный и зрелый поэт антисталинского года. Он посчитал, что публикация "Доктора Живаго" за границей и ярость партийной бюрократии в связи с этим подбивает ноги всей молодой литературе. Из-за Пастернака добьют всех... Он позволил себе принять участие в поношении Пастернака в 1959 году.

"Балалайка с одной струной" -- незло называли его в Союзе писателей. Струной этой, т. е. его, Бориса Слуцкого, темами, были солдатское мужество, прямота, чистота.

Эта струна лопнула, а другой струны в поэзии его -- не было...

Евгений Винокуров, в отличие от Бориса Слуцкого, которого долго не печатали, начинал легко и звонко. В день смерти Сталина пришли к друзьям два поэта -- Винокуров и Ваншенкин. Оба одного "замеса". Бывшие солдаты. И у того, и у другого родители -- партийные деятели. Ваншенкин ревел белугой. Винокуров явился с эмалированным ведром. Бил в него, как в барабан. Возвестил: "Тиран скончался!" "Не будет ли хуже?" -- всполошенно спросил кто-то. "Хуже быть не может!.." -- убежденно воскликнул Е. Винокуров.

Е. Винокуров начал как человек самостоятельного философского осмысления жизни. У него была "пара слов в запасе", как говаривали герои Бабеля. Но произнести их было нельзя.

От Евгения Винокурова впервые услышал я о "литературном методе" под названием "антабус".

Антабус, как известно, -- медицинский препарат. Крайнее средство устрашения алкоголиков. Запойному дают антабус. И тот знает: примет он хоть сто граммов спиртного -- смерть.

-- ...Но русский человек все преодолеет! -- весело заметил Е. Винокуров. -- Он исхитряется преодолеть и смертельный запрет. Начинает свой "обходной маневр" с того, что добавляет одну каплю спиртного... на стакан воды. И выпивает безнаказанно. На другой день -- уже две капли водки на стакан воды. Так доходит до дозы, когда почти ощущает опьянение.

Так и в литературе... Каплю-две социальных ламентаций на стакан газировки. Чтоб пузырилось мгновение. Знатоки уловят. А цензура спохватится -- уже никаких пузырьков, никакого привкуса -- чистая вода.

Е. Винокуров верен себе. Неизменно. Примеры тому -- почти все позднее творчество Е. Винокурова. Скажем, в сборнике "Лицо человеческое" стихотворение "Балы" завершается так:

...А ведь от вольтерьянских максим

Не так уж долог путь к тому,

Чтоб пулемет системы "Максим"

С тачанки полоснул во тьму... Осуждает поэт? Одобряет? Попузырилось чуть, пошумели студенты на обсуждениях; хватилась власть, глядь -- чистая вода...

В "Единичности" отвращение к философским схемам чуть проглядывает. Однако в стихотворении "Государственность" уже не две капли спиртного на стакан воды, а, скорее, половина на половину. Поэт не скрывает своего ужаса перед поступью государства, своей затравленности и подавленности. Концовка ортодоксальна (А как же без воды?). Птенца "прикрывает" государство. Но тон задают начальные строки. Тон делает музыку.

И тогда снова капля на стакан воды. "Купание детей". Быт под пером поэта становится бытием. Поэтизируется то, что советская поэзия обходит, считая частным, а потому отображения не заслуживающим.

Книга "Жест"- снова капля-две спиртного на стакан воды.