На лобном месте

...О Евтушенко написаны горы исследований. Кто не слыхал, что он -поэт-трибун. Полемист и "театр одного актера". В общественно-социальном смысле он, было и такое, -- оппозиция ко всем проявлениям сталинщины: "...древко нашего знамени хватали грязные руки". Он был искренним, и эта искренность совпадала с вектором эпохи. Он поистине был противоположен Вознесенскому. Ему важен смысл, содержание. Даже в ущерб форме. "Из десяти книг Евтуха время отберет одну", -- верно сказал Борис Слуцкий.

За Евтушенко пошла не только молодежь. Как-то в "Литературной газете" редактор по разделу литературы, сверхбдительный О. по прозвищу Железный ортодокс, сказал сослуживцам, заперев дверь своего кабинета на ключ: "Я был на вечере Евтушенко. Он произвел на меня гигантское впечатление. Этот человек может возглавить временное правительство".

Даже прозорливый Юзовский, битый, мудрый Юзовский, признал его: "Посмотрите на его лицо, -- вскричал он. -- Это Савонарола!.."

Но вот эпоха начала менять окраску. Вначале пропали подписи Евтушенко (как и Вознесенского) под документами протеста. Выяснилось, что он умеет изгибаться "вместе с партийной линией...". "Подвижник подвижной морали", -саркастически заметил один из поэтов. "Неправда! -- вскричал Евтушенко. -- Я тактик!..". И даже ответил стихами о тактике: "...Я делаю карьеру Тем, что не делаю ее!"

Но все это были слова. Пустые слова. Государственные "народные" хоры запели по всей стране новую песню на слова Евтушенко: "Хотят ли русские войны?", где он слил воедино устремления Брежнева и воинствующей генеральской клики и обездоленных русских городов и деревень, где в каждой семье -- потери...

Это хитренькое "патриотическое" сюсюканье вполне укладывалось в рамки казенных лозунгов, развешанных на всех заборах: "Народ и партия едины".

Насколько честнее оказался тут, скажем, Булат Окуджава с его "песенным вздохом": "А третья война -- твоя вина...".

А Евтушенко?! Ему уж теперь не обязательно было пережить ситуацию, прочувствовать, осмыслить ее до конца, достаточно было чьего-то рассказа, порой намека. Кто-то вспоминал в Клубе, как Леонид Леонов покупал в эвакуации мед оптом, отобрав его у матерей, стоявших в очереди со стаканами и кружками. Евтушенко написал, что сам был тому свидетелем. Еще не ложь. Поэтическая вольность. Но... путь выбран.

Над Бабьим Яром памятников нет.

Крутой обрыв, как грубое надгробье.

Мне страшно.

Мне сегодня столько лет,

Как самому еврейскому народу...

nbps; Кого оставили спокойным эти мужественные стихи Евтушенко?

...Ненавистен злобой заскорузлой

Я всем антисемитам, как еврей.

И потому -

Я настоящий русский.

(1961 г.) И даже в работе над этим -- этапным для Евтушенко -стихотворением, искренним по своей направленности, он уже с легкостью расставался с одной символикой, заменяя ее противоположной. Завершая "Бабий Яр", он позвонил поэту Межирову: "Слушай, Саша, когда Моисей выводил евреев и Египта, светила ли над ним вифлеемская звезда?"

-- Старик, -- ответил изумленный Межиров, -- это было совсем в другой раз и в другой религии.

-- Тогда дай мне другой образ.

-- Посох Моисея... -- начал было Межиров.

-- Спасибо! -- не дослушав, вскричал Евтушенко, и в трубке зазвучал сигнал отбоя. Ему было достаточно. И посох, и Вифлеемская звезда, и "я, на кресте распятый, гибну...", и "лабазник избивает мать мою", и "доброта моей земли..." -- все стало при новой, облегченной системе творчества только поэтической бутафорией.

Евтушенко -- поэт непосредственных чувственных фиксаций. Его ранние стихи "О, свадьбы в дни военные..." -- прекрасны.

Для поэта-гражданина, поэта -- "властителя дум" -- качеств недостало. Недостало силы духа, поэтической взыскательности, готовности расстаться с грошовым комфортом. Недостало личности.

Однако ему нужно, чтоб о нем говорили. Ничего не продумав, попытался вычеркнуть из выборных списков Михаила Шолохова. Не удалось. Не могло удаться. Шолохова мальчишеским возгласом, без серьезных доводов, одним лишь выкриком из дальнего ряда не опрокинешь. Зал ждал аргументов. Евтушенко и не собирался аргументировать.

Сергей Михалков, председательствующий, оскорбил Евтушенко, высмеял, высек, как дошкольника. Все были огорчены. Кроме него самого: на другой день мир его упомянул. Не так, так этак!

Похоже, он уже не мог жить без газетного шума, как диабетик без инсулина.

Схема его творческой жизни становилась примитивно простой. Качели, -как-то назвал ее талантливый и непримиримый критик Бенедикт Сарнов.

Евтушенко пишет стихи, в которых есть доля правды, искренности, "левизны". Стихи вызывают восторг молодежи, но... ярость партийного руководства. Его "разоблачают", -- сперва охотнорядцы из ЦК комсомола, затем сановный "правдист" Юрий Жуков. Евтушенко мчит на Кубу, загорает на пляже вместе с Кастро и... печатает в "Правде" отчаянно плохие, безликие, на софроновском уровне, стихи. Все опечалены. Кроме него самого... Качели вознесли его, и он... ухснова вниз. Появляются "Наследники Сталина".