«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Надоело, думаю, ему что ли разговоры долгие говорить? А ведь раньше-то любил да еще как!

Пока размышлял я себе таким образом, ушел Ситников, словно сгинул. Куда ушел? – черт его знает. Может прямиком в Нью-Йорк?

Говорят, что именно там, в городе, «где разбиваются сердца», нашли его знакомые – в пустом номере дешевого отеля, уже давно отошедшим в мир иной. Говорят, что был он местными крысами сильно объеден. Говорят остались вещи: в рюкзаке – святые мощи. Вот тебе, бабушка, и Клондайк![40]

«Около трех-четырех десятков причин привели меня к эмиграции. Главная – попробовать самоизоляцию, взвесить самого себя и попытаться определить цену себе, способен ли я конкурировать с натренированными умельцами Европы и Америки?…Вот и решился… Я не учу язык, забил окна картоном, не моюсь и не стираю, сплю в роскошной постели из тряпья, которое натаскал с помойки, хотя мне и подарили полный мешок постельного белья, подушек штук шесть пуховых, матрацев тоже шесть, но я все возвратил. Сплю, не раздеваясь, иногда не разуваясь. Живу прямо как скотина, как Микеланджело. Ужасно давно именно так хотел попробовать жить. Выйдет ли что-нибудь хорошее или нет?…Выходит».

(Из письма В.Я. Ситникова)

Глава 5. Блестки памяти

Тут я проснулся и, лежа в темноте, стал думать. Но не о сне, а как бы в развитии его, перебирая в памяти всякую всячину, что всплывала откуда-то из глубины сознания яркими, порой не очень связанными друг с другом, живыми картинками.

Бывало приду к Ситникову в мастерскую – он вроде бы и работает, но ничего себе, на меня не сердится, пускает – и начинаем мы с ним обо всем на свете судачить. Главным образом, конечно, об искусстве разговор шел да о житейских всяких передрягах. Он всякие анекдотцы на бытовые темы очень ценил, типа тех, что Холин в стихах воспевал:

Где-то там – у Сокола
Дочка мать укокала.
Причина скандала —
Дележ вещей.
Теперь это стало
В порядке вещей[41]

.

Я жил тогда от него неподалеку – на Покровке, прямо напротив кинотеатра «Аврора». Кинотеатр был маленький, третьеразрядный, билеты дешевые, особенно на первый и последние ряды.

По билетам и народец – в основном буйный молодняк, шпана окрестная. На вечернем сеансе всегда озоровали.

Помню, один раз кинули с задних рядов недоеденным эскимо. Попало оно в экран, прямо на физиономию «дорогого Никиты Сергеевича», который бодрил передовиков производства в очередной кинохронике «Новости дня», и залипло на ней. Зал очень оживился. Хрущев в экстазе: кулаком машет, горячится, а на лбу у него палочка от эскимо, гордо как «наш штык», торчит, не отлипает. Пришлось сеанс прерывать и шваброй экран чистить.

Эту историю принес я Ситникову, что называется «горяченькой», и он ею очень заинтересовался. Особенно восхитил его почему-то сюжет, связанный с изгнанием из зала бойких прыщавых юнцов, ответственных, по мнению стукачки-билетерши, за учиненное безобразие. Под восторженное хрюканье и блеянье зала их выволок за шиворот сильно подвыпивший местный участковый. При этом хулиганы пытались оказать ему посильное сопротивление – всячески изворачивались и брыкались, утверждая тем самым примат индивидуального анархизма над социалистической законностью.

Подобного рода сюжетики Ситникова явно радовали. Он, пребывая обычно в раздраженно-гнусном настроении, сразу же приободрялся, начинал суетиться, покрякивать:

– Народец-то каков, а?! Молодежь-то преподлая какая пошла, а?! Вчера в букинистическом один очкарик Мандельштама спер. Взял вроде бы посмотреть. «Родственник мой», – говорит. И с концами – ни его нету, ни родственника. Сам наблюдал. А продавец-то как убивался. «Я его, подлеца, – кричит, – знаю, его Мандельштамом зовут. Он тут все время ошивается. По виду ведь не скажешь, все «они» на одно лицо – интеллигентное. Начнешь выяснять, окажется, как назло, что из хорошей семьи.

Вот, до чего эти «хорошие-то» семьи доводят!

Но особенно любил Ситников истории из мира искусств – про однодельцев своих да про покойных знаменитостей.

– Слышали, чего Немухин отчудил?

– Нет, а что случилось?

– Да вот, организовал перемещение своей особы по воздуху, и лишь для того только, чтобы пивком побаловаться. Сам рассказывал.