На маленькой планете

— Иду, — ответил он резко. — Иду! — Отвернулся к окну и сделал вид, что ищет что-то на подоконнике, и в то же время всей спиной чувствуя, что она смотрит на него, удивленно округлив глаза, и все сильнее и сильнее розовеет ее шея. В нем снова закипела на нее злость, и, стараясь успокоиться и понимая в то же время, что пока она стоит здесь, ему не успокоиться, направился мимо, не замечая ее, в коридор.

— Пестик, ты что? — спросила тихо жена.

— Не смей называть меня Пестиком! — тихо вскрикнул он, повернув к ней красное гневное лицо, и выбежал из квартиры.

«Почему я так волнуюсь? — думал Аверинов уже на улице. — Неужели всему виной тот парень на вокзале. Неужели? Я ведь и раньше мог понять ее, — продолжал он свою мысль. — Все работа. Да, я работал и был счастлив, видимо, только от этого, а обманывался и думал, что счастлив потому, что она рядом со мной. Так, так это, — убеждал он себя. — Так».

Улица была длинная, вымощенная посреди шлаком и хорошо укатанная машинами, обрамленная по сторонам ветлами и тополями, и шаткими заборчиками вокруг домов. Было жарко. Деревья и улица курились струистым воздухом.

IV

Аверинов шел на прокладку резервного тупика, но по дороге встретил директора школы, небольшого роста человека, толстого, с крутой блестящей лысиной и хорошо поставленным голосом. Когда директор отчитывал в школьном дворе провинившихся учеников, его отлично слышали на вокзале или в любом конце поселка.

— Здравия желаем, Петр Алексеевич, — пробасил директор, стараясь говорить тихо, и тут же вытащил из кармана огромный носовой платок и протер им лысину.

— Добрый день, Валерий Степанович.

Только что став директором школы, Валерий Степанович пришел к начальнику станции доказывать, что обязана, а что не обязана делать железнодорожная станция для школы. Он кричал громко хорошо поставленным на военной службе голосом, кричал оглушительно, так сильно грозился всевозможными начальниками, что у Аверинова разболелась голова.

— Кончили? — спросил он. — Не можете ли вы припомнить, товарищ директор школы, чтобы я на вас так кричал? Постарайтесь вспомнить. Или, может быть, те начальники, которыми вы грозились, лучше меня, тогда пусть они для вас сделают то, что вам нужно. Нам не о чем говорить в таком случае. — Директор молча протер огромным синим платком свою лысину. — Извольте со мною говорить так, как я с вами, тихо и деловито, иначе, простите, не поймем друг друга.

Директор был не глуп и сразу понял, что хорошо поставленный голос, упоминание вышестоящих начальников здесь успеха не принесут, и с тех пор старался говорить тихо и обстоятельно, понимая, что полностью зависит от начальника станции.

— Жара-то? — сказал Аверинов и усмехнулся, все еще вспоминая, как впервые влетел в его кабинет директор: красное лицо, помятый пиджак, такие же брюки и весь был похож на ребенка, которого только что отшлепала мать ремнем за шалость.

— Я думаю, что ядерные испытания, Петр Алексеевич, наметили в атмосфере сдвиг. Такого колебания температур не припомнить. А еще этот полет на луну. Говорят, что луна звенела, когда на нее штуку сбросили. Я человек без предубеждений, но вы меня извините. Все к одному. Вчера было пять градусов, а сегодня уже вон сколько — тридцать! Шутишь, ядерные испытания. Такого прежде не бывало.

— Было, но не было на что сваливать, — ответил Аверинов. — Нам с вами по пути, Валерий Степанович?

— А я к вам шел, Петр Алексеевич. Мне нужно бы чуточку помочь. Хоть немного. Так сказать одну чуть и не больше. Месяц до сентября остался, а у меня классы еще не побелены. Дайте нам материалу? И одного маляра?

— Я уже в отпуске, — ответил Аверинов, прищурившись и разводя руками. — За меня Захаркин. Я отдыхаю. РОНО поможет.

— Так, Петр Алексеевич, в РОНО, чтобы рубль заполучить, надо год слезно плакать, а у нас учебный год на носу.

— Вы вот что, Валерий Степанович, вечерком зайдите ко мне, будет Николай Иванович Захаркин, и мы как-нибудь провернем это дело. Я думаю, что все утрясется, — сказал Аверинов и направился по улице. Директор постоял, глядя вслед начальнику станции, и повернул к школе.

Аверинов заторопился по улице, ожидая, что его обязательно еще кто-нибудь остановит. Кончились дома, и потянулись огороды рабочих станции — ровные прямоугольники картофеля, моркови и лука. Кое-где стояли над грядками женщины в белых платках и взмахивали тяпками. И женщины, и сочащиеся зеленью прямоугольники грядок под ярким солнечным светом выглядели так ослепительно, что на них было больно смотреть. Сильно парило, и по всему видно было, что жара простоит недолго, что мелкие безобидные облачка на горизонте через день-два превратятся в дождевые тучи и хлынут на землю водою.