На милость дня. Былинки

Отучают его от радостей,

Приучают в страхе ночей
К дикой злости, к волчьей зубастости,
А щенок не поймет зачем.

Ты на злость его не натаскивай,

Ржавой цепью его не бей.
Я ведь знаю щенка, он ласковый,
Ищет дружбы у всех людей.

Мой Варяг, это, брат, собачище,

Да и то не бывал в цепях.
У меня собаки в товарищах
И щенки у меня в друзьях.

Ночь холодная пасть раззявила.

Ты не плачь, щенок, – сам реву…
Я убью твоего хозяина,
Цепь железную разорву.

Василий Федоров

Лариса Никольская

Пес на вокзале

Посреди скупого быта, попрошайка, он скулит. Вижу: лапа перебита, пес, конечно, инвалид. Только что глаза большие ловят ласку и привет? Все кругом – одни чужие, не чужих – в помине нет. (Пусть и бросит кто объедок побродяжке-дурачку, но такой, как видно, редок: пес все время начеку.) Ох ты, псина-бедолага, сверхпечальные глаза, сознаешь ведь ты, однако: без хозяина нельзя. Понимаешь: без опоры, без поддержки, без руки околеешь под забором с стужи, с голода, с тоски. И к тому уж дело – плакать, не держать же хвост трубой: на дворе – и стынь и слякоть, на дворе – ноябрь седой. До тебя кому тут дело, кто поможет-пособит? Все толкутся очумело, все клянут вокзальный быт (Борис Чулков, Вологда).

С людским потоком шла упрямо,

От холода дрожала вся…
И провожала долгим взглядом
Холеного с хозяйкой пса.

Собака шла. Одни ругали,

Другие звали за собой…
И тут же напрочь забывали,
Охваченные суетой.

И взгляд ее скользнувший встретив,

Я от догадки замерла.
И я на ветреном проспекте
Не нужной никому была.

Наталья Пирогова, СПб

.

Солдат осторожно конверт надорвал,

сквозь слезы каракули всплыли,
каракули медленно слились в слова:
«Папаня, а Жучку убили…»

И дальше о том, что сгорела изба,

что холод в землянке был страшен,
о том, что погибли бы все – не избавь
от гибели армия наша.

О том, что бойцы раздобыли им дров

и хлебом своим наделили…
На этом кончалась бумага, но вновь:
«Папаня, а Жучку убили…»

Сергей Давыдов