На милость дня. Былинки

Два слова о нашем знаменитом парке. Не кажется ли вам, что строгая геометрия сада с женскими мифологическими фигурами и прямыми дорожками вызывают у посетителя не столько восхищение, сколько внутреннее отталкивание: в лесу скульптур нет. Это искусство (от слова «искус, искушение»), а не творчество (от слова – «Творец»).

Во дни печалей и торжеств,
тая обиду и досаду,
по Летнему гуляю саду
среди языческих божеств.

Как много лет, как много зим

они стоят полунагими…
Особенно грустны богини,
их вид едва переносим.

Затеи странные Петра,

его мужицкие манеры…
О, эта линия бедра
озябшей на ветру Венеры!

Их, как похищенных невест,

везли и ставили в аллеи
на сквозняки гипербореи
богинь полуденных небес!

Во всем, от пяток до лица

и до иллюзии паренья,
во всем – насилие творца,
во всем – безсилие творенья…

Вера Бурдина, СПб

.

* * *

Прожив во Львове несколько лет, я полюбил львовские парки – Стрийский парк считается лучшим в Европе; парк Зимние воды. Стрийский парк площадью 60 гектаров удивительным образом совмещает в себе человеческую ухоженность с природной естественностью: посыпанные красным дорожки с уютными скамеечками неожиданно заводят вас в настоящий лес, где до вас никто не был; местами парк кажется заросшим, но это продуманная «неопрятность» дает возможность городскому человеку хотя бы на несколько минут попасть на природу. Так устраивают свои парки эстонцы; по этому принципу живет Центральный парк в Афинах. Согласитесь – хорошо человеку быть в городе и на природе, где верещат цикады или поют соловьи. А под ногами шишки и нет мусора.

В Зоологическом музее

Ловя сирен далекие отгулы, от голода в изнеможденье злом лежат недвижно серые акулы, как бабочки проткнуты под стеклом, И разомкнули тучные удавы колец волшебных блещущий извив, как бы во сне – желудочной отравой проглоченную жертву не сварив, И повествуют о веках размытых, как железняк о пламенных мирах, кровь мамонтов из дебрей ледовитых, их мускулов, волос тяжелый прах… Но что для глаз слепых и равнодушных Божественных гармоний пестрота, земных, наземных, водных и воздушных – всех фаун мощных слепки и цвета! И только дети шумно на свободе меж чучел и витрин гурьбой снуют – не так, как мы, причастные природе, пред ней восторг неложный унесут, Они – с животной жизнью материнства глухую связь порвавшие едва – одни поймут там скрытое единство живой души, тупого вещества! (Михаил Зенкевич).

* * *

…И мы опять встретились. На этот раз ты была в небесно-голубом платье с блестками-звездочками, длинные шелковистые волосы струились по плечам, а глаза блестели от счастья. И вновь я не вижу твоего лица, но знаю, что это ты и никто другой. Мы снова взялись за руки, словно не расставались, и пространство перенесло нас в знакомый до боли парк рядом с твоим домом, где мы когда-то гуляли, и я от смущения не знал, что говорить девушке. Но теперь слова были не нужны – мы слились душами в единое целое, и это единство душ доставляло невыразимое счастье.

И снова безкрайнее пространство со светящейся темнотой. Мы то кружимся рядом, то вдруг разлетаемся невыносимо далеко, и эти мгновенные разлуки заставляют нас синхронно возвращаться назад. Дивная музыка звучит внутри нас…

Лишь высота – надежный кров,
чудесны сны в ночном полете,
где мысль свободная от слов,
а страсть – от униженья плоти.

Вера Бурдина, СПб

.

И вдруг твоя маленькая уютная комнатка на втором этаже с кафельной печкой в углу, и даже следы ликера на стене, когда я неумело открывал бутылку. Но стены раздвинулись, и мы опять в заполненной пустоте – и одновременно у тебя дома. Как хорошо, Господи!

Но музыка понемногу стихла, ты машешь рукой в небесно-голубым рукавом и скоро превращаешься в удаляющуюся звездочку…