На милость дня. Былинки

Признаюсь как на духу: у меня сложные отношения с музеями. Последний раз я побывал в музее в прошлом году, да и то музей был Британским. Хочу, как все, часами бродить по безчисленным паркетным залам, ахать от восхищения и покинуть его после третьего предупреждения служащего. Но у меня не складывается. Вот в этом самом Британском музее есть полный зал египетских мумий, а я туда не пошел. Странный человек, скажете вы и будете совершенно правы. А я не хочу любопытства ради разглядывать ссохшиеся от бальзамирования тельца, выставленные напоказ всему свету. Лежали бы они лучше в своих каменных гробах, запрятанные глубоко в пирамиды в окружении любимых вещей и жен. Ответьте себе честно: вы-то сами согласны на подобную славу? Нет, даже если еще посчастливится попасть в Лондон, я опять не пойду, закоснев в своей упрямости. Потом вам долго будут показывать куски мрамора от афинского Парфенона, и вы будете делать вид, что вам страшно интересно восстанавливать в воображении, каким он был на самом деле. Вывод, сделанный мной, гласит: то, что творили древние, теперь не под силу даже великому нашему современнику Зурабу Церетели. Вот картины художников – другое дело: сами заставляют остановиться и вглядываться в них, словно проходя сквозь раму к иным людям, в иные времена. Но в целом я считаю музеи неестественным собранием разнородных и неравнозначных предметов. К примеру, разве десятки самоваров при жизни хозяев стояли бы на полках длинными скучными рядами? Собирательство вообще – род недуга, а говоря проще – гордыни. Только по этой причине англичане не возвращают самое знаменитое сокровище Британского музея – фриз афинского Парфенона, принадлежащий, конечно, Греции. А если быть честным до конца, то должно сказать, что большинство экспонатов украдено Великобританией в бытность «владычицы морей». Еще проще – награбили силой и не возвращают. Не зря Антон Павлович Чехов сказал: «Всяк предмет должен иметь свой порядок».

И тут вы спросите: «Неужели тебе ничего не понравилось в музее, зануда ты этакий?» Отвечаю: здорово, когда видишь рассевшуюся на музейном полу стайку школьников, внимающих молодой учительнице. Это было самым естественным при моем посещении мировой сокровищницы, основанной в 1753 году.

Давно все экспонаты вывезли

на виллу босса-подлеца,
и с ними словно душу вынесли
из онемевшего дворца.

Все стерпят каменные лестницы

по новым правилам игры.
Скользят рекламные прелестницы,
плюет охрана на ковры.

Звучат слова чужие, дикие,

таится грязная вина…
Но дому помнятся великие
блистательные времена.

Он ждет – откликнется История,

воскреснет в огненной пыли
разграбленная территория
врагом захваченной земли.

Марина Струкова

И еще одно впечатление вынес я, побывав в Версале под Парижем, в Сан-Суси под Берлином, в Центральном парке Афин. Раньше я по скудоумию считал, что Петергоф – вершина русского паркового и архитектурного зодчества. Теперь знаю – наши питерские городки-дворцы есть копии западных мастеров, приправленных гением русских творцов-самоучек. Версальские фонтаны, например, питаются только за счет водонапорной башни; в Петергофе же изобрели систему подачи воды самотеком. И скульптуры в царских парках Берлина и Парижа установили раньше, чем в Летнем саду – возможно, в подражанье Вечному городу…

Виктор Соснора, СПб

.