На милость дня. Былинки

Вырвет жабру, будто ноготь пальца.

Кровь сотрет на жале вороном.
Человече хочет поиграться,
Человече хочет поиграться…
Все страшней игрушки день за днем!

Доигрались мы до ржавой лужи

И опять сидим над дважды два!
Старых истин свет горит не хуже,
Чем в костре ворованном дрова.

Михаил Шелехов

Холодный град Петра, и неба бумазея, и коммунальная угрюмая кишка… Здесь люди бедные и холодок музея соседствуют, и жизнь идет исподтишка. Здесь ржавчина времен сползает по карнизам, здесь медленный туман вползает в рукава, здесь камнем окружен, смотрю на то, как низом уходит под мосты холодная Нева. Здесь не найти домов купецких да простецких, кариатиды спят в чахоточном дыму. Здесь русские живут среди красот немецких, и город людям чужд, как и они – ему… (Евгений Блажеевский).

Я не люблю город, который стал моей судьбой. Наверное, это несправедливо: Питер дал мне все, что я был в силах взять – жену, дочь, квартиру, работу, хорошее образование и, главное, конечно, неповторимое счастье творчества. Город не только не мстит мне за мою нелюбовь к нему, он словно помогает преодолеть ее – и с выпуском православных газет, и с публикацией моих незамысловатых книжек. Даже дача наша расположилась в прекрасном месте – на берегу озера Ладоги, рядом с «Дорогой Жизни». Я должен бы, следуя всем человеческим логикам, нахваливать Питер на все лады, как лучший город в мире. Но, читатель, мы договорились быть честными друг перед другом, поэтому повторю – я не люблю Санкт-Петербург.

Елена Колесникова

Не Промыслом Божиим поставлен он на болоте, в тайге, а волей самодержца, который телами сотен тысяч крестьян со всей России забутил бездонную трясину, извел на гранитные набережные и дворцы народу столько, что и цифры-то никто назвать не сможет. Да и кто их когда считал, безсловесные крепостные души? «Петровская хватка, Петровская кладка, а Пи-тер-то строить, ох, было не сладко» (Вадим Шефнер).

Здесь убивали царей, нарушали офицерскую присягу, а ледяная вода старалась стереть его с лица земли; здесь отрекались от Богом данной власти, рубили топором старух-процентщиц, здесь совершались кровавые революции, когда кровь людская лилась рекой, здесь миллион ленинградцев положили от голода живот свой, чтобы он выстоял перед ворогом, твой город.

Мне страшен летний Петербург. Возможен
Здесь всякий бред, и дух так одинок,
Что на площадках лестниц ждет Рогожин
И дергает Раскольников звонок.

Михаил Зенкевич † 1969

Он, действительно, очень красив, город, выстроенный иностранцами. Он не похож ни на одну столицу мира, наверное, поэтому сонмы туристов приезжают восхититься его чудесными видами. Это так.

Шпиль сверкает, и в лучах заката
Купол раздвигает высоту,
И опять я слышу: – Сколько злата
Было вбито в эту красоту?

И туристу на вопрос привычный

Отвечает расторопный гид:
– Не скупился двор на блеск столичный…
А мужик из прошлого глядит,

Тот, что здесь когда-то на рогоже

Умирал, дыша дурманом трав,
Ради этой красоты всю кожу
С золотых ладоней оборвав.

Виктор Крутецкий

Но есть еще одна сторона медали: здесь очень трудно дышать; из прорубленного Петром окна в Европу льют в Россию помойные стоки; православные храмы, созданные по католическим образцам, придавливают к земле и не дают того божественного света, должного освящать город; словно тяжелая черная грозовая туча нависла над ним, и даже редкое солнце не дает умиротворяющего тепла и покоя, как в других русских городах. Здесь русское не слилось с иноземным, оно существует раздельно. Поэтому город разделен на две части, границу между которыми провести невозможно.