На Москву!

"Если арестант этот -- мой Петрусь, то про Марусю я не дам ему сказать ни слова", -- решил про себя Курбский.

Арестантом, в самом деле, оказался Петрусь, и когда глаза последнего, как бы вопрошая, прежде всего остановились на его господине, этот покачал отрицательно головой: "молчи, дескать, не проболтайся".

-- Пожалуйста, князь, без тайных знаков! -- сухо заметил гетман; затем обернулся к хлопцу. -- У тебя при обыске нашли письмо. Ты не хотел отдать его в чужие руки и бросил в огонь. Очевидцами этого были Балцер Зидек и все ратники у костра. Стало быть, отпираться от этого тебе было бы напрасно.

-- Я и не отпираюсь, -- отвечал Петрусь, смело глядя в глаза допросчику.

-- А к кому было письмо?

-- Почем мне знать? Я неграмотный.

-- Да я-то грамотный! -- подхватил тут Балцер Зидек. -- На затыле письма стояло: "Его милости князю Михайле Курбскому". Аль не слышал, как я читал?

-- Слышал; да мало ли что ты прочитаешь, чего вовсе и не написано! Сбрехнуть на добрых людей такому злюке ничего не стоит.

Что тот, действительно, был "злюкой", доказал поток отборной брани, излившейся теперь из уст его на казачка. Но старик-гетман властно предложил шуту не забываться, а потом обратился снова к допрашиваемому:

-- Да кто-нибудь же передал тебе то письмо?

-- Никто не передавал.

-- Откуда же ты взял его?

-- В поле поднял.

-- В каком месте?

-- В каком месте?.. Да около траншеи. Э! Думаю, кто-нибудь обронил. Покажу-ка своему князю...

-- Прекрасно. Но для чего же ты в таком случае бросил его в костер?

-- Чтобы оно этому аспиду не досталось. Находка -- моя; а он ее силой, вишь, у меня отбирает. Так вот, небось, у него и оставлю! Не мне, так и не ему!

-- Ловок ты, я вижу, на всякие увертки, -- сказал Мнишек. -- Но это тебе, любезный, ни к чему не послужит.

-- Да отсохни у меня язык.

-- Не гневи Бога! Как раз отсохнет. Мы и без тебя все доподлинно уже знаем...

-- А знаете, так чего вам еще от меня? Вызывающий тон мальчика взорвал, наконец, гетмана.

-- Под нагайкой ты, авось, запоешь другую песню! -- сказал он. -- Пане Тарло! Сдайте-ка его моим гайдукам.

-- Погодите, пане Тарло, -- вступился тут Димитрий. -- Я думаю, что мы обойдемся и так. Ты, хлопец, ведь из казаков.

-- Из запорожских, государь, -- отвечал тот по-прежнему бойко, но без прежнего задора.

-- И видел, конечно, как допрашивают нагайкой?

-- Безвинных? Не случалось.

-- А виновных?

-- Видел, государь.

-- Так иной допрос стоит иного наказания. Подумай-ка хорошенько...

-- Я уже подумал. Ты, княже, не крушись обо мне, -- отнесся мальчик к своему господину, -- шкуры ведь не сдерут, а потерпеть за тебя для меня в удовольствие.

Курбский готов был прижать своего верного казачка к сердцу. Но избавить его от пристрастного допроса было всего одно средство -- открыться всем присутствующим в своих чувствах к Марусе; а против этого все в нем возмущалось: и себе-то ведь он боялся еще признаться в тех чувствах... Да и дали бы ему еще веру? При перекрестном допросе выведали бы, пожалуй, от него или от Петруся про Биркинскую лазейку в крепость, потребовали бы, чтобы показать им эту лазейку...

"Нет, лучше обо всем молчать!"

А пока он так колебался, гетман повторил адъютанту свое приказание вывести арестанта. Пан Тарло толкнул последнего кулаком в шею.

-- Ну, чего стоишь? Марш!

И дверь затворилась за обоими. Мнишек наклонился к Димитрию и стал с ним шептаться.

-- Обождем, -- произнес со вздохом царевич, пожимая плечами.

До возвращения пава Тарло прошло едва ли более десяти минут; но Курбскому, болевшему душой за своего хлопца, они показались столькими же часами.

-- Ну, что, сознался? -- был первый вопрос Мнишека входящему адъютанту.

Разгоряченное и хмурое лицо пана Тарло еще более омрачилось...

-- Нет, не сознался, -- пробурчал он сквозь зубы. -- Преупрямый мальчишка!

-- Вы обошлись с ним, может быть, чересчур мягко?

-- Какое мягко! Рука у меня устала.

-- Так вы допытывали сами?

-- Сам: все вернее. А он как воды в рот набрал, хоть бы пикнул!

-- Так поджечь бы ему чуточку пятки, -- предложил со своей стороны Балцер Зидек, -- радикальное средство, испытанное с большим успехом инквизицией. И если бы пан гетман мне дозволил...

-- Покамест об этом не может быть и речи, -- прервал пан Тарло, -- надо ему еще очувствоваться.

-- Гм, -- промычал Мнишек, -- так он, значит, без памяти?

-- Да. Слабосильная натура!

-- Или же рука у вас, пане, не в меру тяжелая. Что же нам теперь делать? Вы поймите, князь, что в избежание всяких кривотолков, впредь до разъяснения этого темного дела, неудобно оставить вас на свободе; до поры до времени вам придется посидеть также под арестом.

Курбский молча поклонился.

-- Под домашним, конечно, -- добавил от себя Димитрий, избегая, однако, взглянуть на своего друга. -- Я за тебя, Михайло Андреич, ручаюсь перед паном гетманом.

-- И на том спасибо, государь! -- не без горечи поблагодарил Курбский. -- Мне можно, стало быть, идти?

Глава девятая

ГОРДИЕВ УЗЕЛ