«На Москву». Из истории белой борьбы

Кроме этого, правые настроения были, конечно, ближе к армии чисто психологически. Русская армия родилась из старой Императорской армии, причем родилась не в противоложение ей, а ради продолжения того дела, которое было у нее насильственно вырвано: ради защиты родины.

Революция внесла перерыв в этой преемственной обязанности. В Русскую армию стеклись воинские чины с разных фронтов, перенесшие различную судьбу и различные влияния; но основой ее, ее кадрами, были старые офицеры и солдаты, прошедшие длинный путь службы, имеющие за собою старый опыт и – что еще важнее – несущие за собою вековую военную традицию.

В моменты активной борьбы, когда этим старым офицерам приходилось чуть ли не ежедневно водить войска в бой, их воспитательное значение не могло быть так сильно. Но когда войска очутились в изгнании, когда начальники всех степеней очутились лицом к лицу с массой, они естественно переносили на нее свое влияние, – и, прежде всего, влияние той традиции, которая, конечно, была монархической.

К этому надо добавить и отношение правых и левых групп к Русской армии в тот момент, когда она очутилась в изгнании: грубо говоря, отношение к армии было в прямой зависимости от места в политическом спектре. Левые группировки или травили армию, или признавали ее «постольку-поскольку», или оказывали ей робкую поддержку. И только правые действительно открыто и безоговорочно решались ее поддержать.

Таким образом, для монархического воздействия было большое поле.

Но в самой Русской армии, т. е. в тех корпусах, которые сохраняли свою воинскую организацию, было обстоятельство, препятствовавшее превращению ее в «монархическую»: это – та воинская дисциплина, которая поддерживалась признанием авторитета начальника и заканчивалась высшим авторитетом – Главнокомандующим армии. В лице его все видели носителя высшей власти, от которого зависело то, что массе было чуждо и что звалось полупрезрительно – «политика». Те же самые традиции старых офицеров, которые создавали монархические настроения, охраняли армию от монархических выступлений: право этих «выступлений» не принадлежало рядовым чинам.

Офицеры же, не принимавшие участия в гражданской войне и ныне разбросанные по Европе, не имели этого иммунитета против партийных притязаний правых групп. Они не были связаны военной дисциплиной, которая окончилась для них с момента отречения Государя и конца Российской Императорской армии. Они не имели опыта гражданской войны, когда люди бились за ту же государственную идею, олицетворенную в новых формах власти: вне прежних понятий для них не существовало ни власти, ни обязанностей к ней.

Понятно, что агитация Высшего Монархического Совета должна была иметь среди них успех – и даже мысль создать особую монархическую армию и возглавить ее приемлемым для H. Е. Маркова генералом не должна была казаться нелепой.

Главнокомандующий исходил из другой точки зрения. На волнах российского кораблекрушения Русская армия явилась единственной организованной частью русской эмиграции, притом доказавшей свою организованность и живучесть в ряде суровых столкновений с окружающей жизнью: это была ценность, которую надо было сохранить во что бы то ни стало. Но ценность эта была дорога не только сама по себе, но как начало, способное служить для организации вокруг нее и других. Вот почему объявление политического лозунга должно было умалить ее общенациональное значение.

Кроме того, «беспредметный монархизм» был бы для армии совершенно невозможен. В Высшем Moнархическом Совете могли дебатироваться юридические трактаты о праве того или иного лица на Всероссийский Престол; армия не могла принимать участия в этих дебатах. Вслед за принятием монархического принципа должно было быть выдвинуто лицо, за которым армия пошла бы. Этого лица, приемлемого для всех, не было не только в Высшем Монархическом Совете, но и в самой династии. При таком положении вещей, вместо первого и единственного задания – организации борьбы с большевиками, армия делалась бы сторонницей того или иного претендента, что вызвало бы внутренние распри и свело бы ее значение на нет.

Опираясь только на свое личное влияние, Главнокомандующий удержал армию от вовлечения в эту борьбу и продолжал собирать вокруг ее общенационального знамени русские силы. Прежде всего – это были рассеянные по миру русские офицеры. Офицерские организации были наиболее родственными и близкими ей по духу; вот почему в первую очередь надлежало собрать их воедино и связать с основным центром через военных представителей в разных странах.

В предписании Главнокомандующего от 8 декабря 1921 г. был дан приказ о производстве регистрации офицеров. В предписании этом говорилось: