На небо сразу не попасть

Сегодня в итальянской комендатуре целый день был шум. Когда итальянцы пришли утром, то нашли на окне повешенного коллегу. Уборщицы говорят, что этот самоубийца повесился от тоски по Италии.

Уже вернулись хорваты. Они теперь не такие злые, как перед выездом. Разговаривают с людьми. Некоторые из них сегодня продавали вокзальным торговцам разные вещи — часы, обувь, обручальные кольца. За пол-литра водки можно было у них получить красивые дамские туфельки. За женские золотые часы хотели 10 литров водки. Но можно было сторговаться за 8 литров.

На вокзале поднялся шум по поводу этого бензина. Немцы хватают и арестовывают разных людей, а перед этим очень плотно оцепили вокзал. Немецкое оцепление настолько густое, что только с трудом можно вынести оттуда хлеб или сигареты. Немцы тщательно обыскивают задержанных. На путях, где стоят цистерны, теперь крутится много баншуцев, а немецкий повар сказал, что комендатура вокзала назначила награду за поимку виновных в уничтожении бензина. Если бы просто забирали по несколько или несколько десятков литров бензина, то немцы бы ещё долго не догадались, что происходит. Только когда увидели оторванные краны и мокрую от бензина землю, то «шляк их трафил».[58]

Почти каждый день теперь бьют людей и тщательно проверяют пропуска работников железнодорожного вокзала. Теперь невозможно дойти до цистерн с бензином, из-за чего носим немцам чемоданы и рюкзаки. Денег от продажи бензина ещё осталось достаточно, и я даю их маме каждый день или через день. У меня больше свободного времени, так что я стал снова приходить помогать пану Роману. Около кухни крутится теперь несколько типов, которых я не знаю. Пан Роман даёт мне кофе, но и отгоняет от барака. Немцы и тут следят, а в 50 метрах от кухни находится штаб железнодорожной жандармерии.

28 апреля

Три недели уже нахожусь в заключении. А дело было так: 4 апреля перед входом на территорию Frontleitstelle[59] встали несколько людей в противодождевых плащах. Среди них я заметил Романа. За ними я не увидел никого из знакомых пацанов. Не было ни носильщиков, ни чистильщиков обуви. Что-то тут было не в порядке, что-то, чего я не мог понять. Когда я решил уйти с вокзала и повернуть к остановке, было уже слишком поздно. Один из этих незнакомцев, высокий верзила, шагнул в мою сторону и прежде, чем я успел удрать, велел мне остановиться и пригрозил пистолетом. Потом пришёл ещё один, мы втроём пошли к трамваю. Сказали мне стоять на платформе и так меня обставили, что и речи не было о бегстве. Следили за мной и одновременно разговаривали о какой-то ограбленной немке. Отвезли меня на площадь Галицкую (мне кажется, что в дом 15) в здание управления Крипо[60] и СД. Вместо охранника в форме, на входных дверях стоял тип, одетый в штатское. Наверху мне сказали встать в углу комнаты лицом к стене. В той комнате уже находились двое в штатском, хорошо одетых мужчин, а в углу сидел на корточках Брудас — хитрый, но самый тупой из всей нашей компании.

Никто ни о чём не спрашивал, только вдруг высокий толстяк с рябой от оспы губой ударил меня открытой рукой в лоб. Одновременный удар резиновой дубинкой в грудь свалил меня на колени. В комнату вошёл офицер СД. Толстяк спросил меня, как было с бензином. Прежде, чем я успел ответить, начали вить. Били все трое и пинали. У каждого была резиновая дубинка, и лупили меня по очереди или все сразу. Потом офицер СД отодвинул агентов и начал меня обрабатывать. Бил меня тонким кнутом, которым порассекал мне одежду, а потом почти всё тело. Кровь была у меня на руках, глазах, на голове. Даже на штанинах была кровь.

Потом меня перестали бить и велели сказать, с кем я ходил на цистерны и кто нас туда посылал. Мне обещали, что если скажу, то получу пинка и пойду домой. Я не мог им рассказать того, что они хотели, т. к. никто нас не подговаривал, мы сами подговорились. Агенты начали меня снова бить, а потом два раза вытаскивали меня в туалет и на каменном полу обливали меня холодной водой. Потом уже не помню, бил ли меня ещё и немец и выволакивали ли меня ещё в уборную.