На неведомых тропинках. Сквозь чащу

Может быть, поэтому нечисти так хорошо в переходе? Мы не слышим крики ушами, не понимаем их, но впадаем в эйфорию от чужой боли, от смерти, которая длится и длится, которая не кончается никогда. Это неоправданное веселье и чистое удовольствие.

Я смотрела на Дивный и видела. Я не хотела, но не могла закрыть глаза

...Светящаяся нить влетела в грудь и вышла из спины. Выплеснулась кровь. Петля свернулась в животе и на землю упали вывернутые сизые кишки, снятая едва задевшей спину струной кожа повисла лоскутами...

Картины накладывались одна на другую, в сером мире запустения и разрухи, алым цветом расцветала смерть.

... Глазница без глаз, срезанная наискосок ладонь, что беззвучно падает на дорогу...

Сколько их было, погибших не в бою, а прошитых струнами мира в тот момент, когда озеро взорвалось осколками, выбрасывая нити стежек? Тех, кто служил Великим или демонам? Не знаю. Но все они остались здесь, словно обрезки ткани, случайно попавшие под иглу и пришитые к ткани мира почти навечно, пока стежка не будет распорота.

Слишком много всего, чтобы понять и осмыслить. Иногда даже боли становиться слишком много.

Я поняла, что кричу, что прижимаю руки к ушам, словно это может, что-то изменить, ору в окружении видений и светящихся росчерков. Чашка Ушедших замерла в шаге от черепа, голоса стали утихать, замолкал то один, то второй. Дыхание кончилось, и крик захлебнулся, воздух отказывался проходить сквозь горло. Только оказалось, что кричала я не одна. Воздев руки к серому небу, маховик выл вместе со мной. И не только он, отовсюду, с разных концов города раздавался плаксивый тоскливый вой нелюдей, словно они были волчьей статей. Крик снаружи и крик изнутри, снова двойственность, в которой так легко заблудиться.

Растревоженные струны замирали, затихали голоса мертвых, и крик маховиков. Я опустила руки, нелюдь уронил свои похожие на лопаты ладони. Слезы текли по лицу. Тишину, в которой оглушительно бились сердца, одно быстрее, другое медленнее, разорвало рычание. Миг бесконечной боли закончился. И маховик прыгнул. Прямо с места едва согнув толстые короткие ноги, с одной из которых продолжала течь кровь.

Наверное, надо было уцепиться за каменную кладку, взобраться на рухнувшую башню, спрятаться или убежать, но... одна мысль о том, сколько таких вещей принадлежавших Ушедшим, может валяться под ногами, вогнала меня в ступор. А это непозволительная роскошь.

Он приземлился прямо передо мной, растирая старые камни и кости в пыль. Глаза продолжали гореть, и от них тоже хотелось спрятаться, а еще лучше отмотать время назад и никогда не видеть Дивного. Маховик поднял руку, так похожую на толстое полено.

Бывали моменты, когда я хотела смерти, бывали даже, когда ждала... но не сегодня.

- Стой, - закричала я, вскидывая руки, и широкая грубая ладонь с короткими пальцами остановилась у самого лица. Что похоже удивило не сколько меня, сколько самого нелюдя. Кожа на выпуклом лбу собралась складками, и он дотронулся до волос завершая движение не ударом, а легким касанием. Маховик вдруг удивленно заурчал, когда локоны обвились вокруг толстых пальцев. Думаю, он одним движением мог оторвать мне голову.

Веника я почувствовала слишком поздно, как всегда, стоило падальщику пропасть из поля зрения, пропасть из мыслей, как он и исчезал с внутреннего радара, становясь невидимкой. Он ударил маховика в спину. Словно толкнул камень, стоящий на краю обрыва. Валун покачнулся, целую секунду балансировал и, не удержавшись, повалился вперед.

Я успела отступить на шаг, волосы упали на плечо, когда он повалил меня на землю, впечатывая спиной в острые царапающие кожу кости. Руки уперлись в горячую шкуру. Сила еще не покинула меня, или покинула но не вся, в самый первый момент, я не позволила этому "камню" раздавить себя, смогла удержать, но не оттолкнуть. Громадные ладони уперлись в землю, принимая вес собиравшегося подняться маховика, а падальщик уже напал снова, запуская когти в ранее нанесенную рану. Горящие глаза подернулись болью, я выгнулась, стараясь отползти.

Веник, стремительно возвращавший себе звериную сущность, продолжал рвать плоть. Это казалось даже нестрашным, почти привычным. Разве камню, что навис надомной может быть больно? Даже когда кто-то стесывает с него слой за слоем.

Маховик перенес вес с одной руки на другую, становясь надо мной на четвереньки, глаза - огни мигнули, поросшая мехом грудь замерла, лицо с вывернутыми ноздрями и темной дырой рта исказилось.

Веник урча слизывал с рук кровь.