На один раз

— Облегчить? — усмехнулся тот. — Это зачем же? Ну уж нет. Пусть страдает. Пусть знает, что это он виноват. Он изменял моей матери. Он её убил, не я. Хотя технически да, это я отстегнул ремень и дёрнул руль. Но убийца — он. Он убил твою сестру, когда женился на юной богатенькой куколке. Но убил и её, потому что ему было плевать, что она пьёт, глотает таблетки и трахается со мной. Плевать! Ему было бы плевать, даже если бы я трахнул его дочь. Если бы трахал, а потом убил, как убил её мать-наркоманку, когда она совсем слетела с катушек, стала обузой и тоже стала мне угрожать, что расскажет правду. Это его вина. Его! — снова ткнул он пальцем в Квятковского. — Слышишь, твоя? — выкрикнул он ему в лицо. — А ты мне даже не отец. Моя мать нагуляла меня до того, как ты на ней женился. Я не твой сын, жалкая ты свинья. Но ты и сейчас ничего мне не сделаешь. Разве что сдохнешь, — плюнул он.

Наверное, Давид услышал даже больше, чем хотел.

И пусть планировал не так закончить этот спектакль, но к чему были лишние слова и телодвижения, если и так всё кончено. С Ярославом. С Эдуардом Квятковским.

За одним приехала «Скорая», второго служба безопасности Давида передала полиции.

— Давид, — схватил его за руку Эдуард Квятковский, до того как каталку подняли в машину Скорой помощи. Воздух вырывался из его груди со свистом, словно грудь была резиновой и в ней проделали дыру, но хватка цепкой. — Я любил её, Надюшу. Только её и любил. Одну. Всегда. И сейчас люблю. Я поступил с ней подло, предал, выбрал деньги, брак по расчёту, — хрипел он. — Что всё это ничто, если теряешь любимую женщину, я понял слишком поздно. Не повторяй моих ошибок. Береги её, если любишь. Береги любой ценой.

Из-под его дряблых век выкатились две скупых слезинки, но Давид не ответил.

В отличие от Эдуарда Квятковского он понял это давным-давно, что ценнее всего — жизнь, но именно в этот момент, наверное, его простил.

В эту историю больше нечего было добавить, кроме того, что, когда он уходил, наткнулся в одной из комнат на Лину.

— Ну наконец-то, — услышал он знакомый голос, проходя мимо открытой двери. — Сказал, что скоро вернёшься, а сам как в воду канул.

Давид шагнул за тяжёлые портьеры, загораживающие вход в будуар.

В лёгком халатике на голое тело среди парчовых подушек на огромной кровати Ангелина потягивалась как сытая кошка.

— Продолжим, милый? — повернулась она. И замерла с открытым ртом. — Давид?

— Надеюсь, дети под присмотром? — спросил он.

— Да, конечно, — суетливо запахнула она на груди халатик, потянула к коленям. — Они с няней.

— Хорошо, — равнодушно кивнул Давид. — Думаю, теперь у тебя будет больше времени на них. Можешь собираться, он не придёт.

— Нет? Почему? — слишком медленно соображала она.

— Потому что ты, как всегда, сделала ставку не на того мужчину, Лина, — пожал плечами Давид и вышел.

Глава 60

В скромной обители Ордена босых кармелиток две знаковых достопримечательности: библиотека с редкими книгами, что досталась монастырю Святой Троицы и Непорочного Зачатия от пожилой дамы, завещавшей библиотеку ордену в прошлом веке, и фрагмент стены часовни, построенной в намоленном месте много веков назад.

Большую часть дня Саша проводила в одной из них или шла мимо другой.

В библиотеке она листала старые книги, скользя пальцами по изъеденной временем бумаге, но чаще читала мамины дневники, ловя страницами солнечные блики, что пропускали узкие окна.

А к стене часовни, у которой стояли осколки древнего алтаря, заворачивала каждый раз, когда шла из своей строгой кельи, что ей выделили для проживания как гостье, помогать сёстрам на кухне (они кормили всех нуждающихся утром и вечером в столовой при церкви), или в отапливаемые теплицы, где выращивали собственные овощи.

Она, городская избалованная девочка, вдруг оказалась полезной со своими небольшими навыками готовки, возни с растениями и виноделия. И это чудесное чувство, когда ценят и уважают за то, что ты умеешь и знаешь, несмотря на то, что никакой религии не придерживаешься и просто попросила убежища, Саша переживала первый раз в жизни.

Орден босых кармелиток — закрытый женский монашеский орден. Сестры приносили обеты целомудрия, бедности и послушания. И, согласно древней монашеской традиции соблюдали так называемое великое молчание — после молитвы, завершающей день, и до утренней совместной трапезы не произносили ни слова. Они собирались общиной для молитв и духовного чтения, а на ночь расходились по своим кельям в той части монастыря, куда посторонним вход запрещён.

Но церковь, столовая и остатки храма мог посетить каждый желающий, независимо от пола и вероисповедания. Именно там, у разрушенной стены спустя неделю, как её приютили в монастыре, и до вечерней молитвы — на улице едва начало темнеть, — Сашу и окликнули.

— Она там, — увидела она, что одна из послушниц показывает в её сторону.

Саша замерла. И не зря.

— Давид, — выдохнула она, увидев знакомую высокую фигуру.

Давид. Ткнулась в его грудь, резко обмякнув, словно ровно сейчас в ней и закончились последние силы его ждать.

— Как ты? — тихо спросил он.